Свою Белку.

Ведь секретное письмо адресовано именно Белке, одиннадцатилетней девочке, а вовсе не тридцатитрехлетней женщине. Одиннадцатилетняя девочка не красила ресниц, зато читала «Идиота» и верила в то, что Сережа управляет не только кузнечиками, но и кораблями – земными и небесными, и всем миром в придачу. Заляпанные тушью ресницы несовместимы с нежным братским поцелуем. И накрашенные губы – тоже, и пафосное платье, купленное прошлой зимой в мадридском магазине «Пурификасьон Гарсия». Такие платья годятся только для нотариусов, а на встречу с Сережей она оденется попроще. Как оделась бы напрочь лишенная кокетства маленькая Белка. С поправкой на возраст, разумеется.

И никакой косметики.

Через три минуты она уже спускалась по лестнице. На втором этаже было тихо: громогласные МашМиш покинули ванную и отправились… Куда? Теперь это волновало Полину меньше всего. Как и судьба всеми оставленной и, возможно, нуждающейся в помощи и участии Таты. Наверное, она поступает не очень хорошо. Но если бы пришлось выбирать: быть хорошей для Сережи и плохой для всех остальных… Она выбрала бы Сережу!

От осознания этого у нее вдруг закружилась голова. Такое уже было когда-то. В самый разгар ее романа с Эмином – врачом-реаниматологом из стамбульского госпиталя. Это он засвидетельствовал смерть ее родителей, это он сообщил ей подробности смерти. В тот момент ей не на кого было опереться (Сережины кузнечики при исполнении – не в счет), а Эмин… Он подставил плечо, протянул к ней руки, крепко обнял и долго-долго не размыкал объятий. И в какой-то момент ей показалось, что роман может вылиться в нечто большее. И что она останется с Эмином навсегда. Искушение было велико, особенно когда молодой турок предложил Полине стать его женой. Тогда она ответила «может быть».

– Это ближе к «нет» или «да»?

– Это где-то ровно посередине.

Посередине. Вот слово, определявшее суть их отношений с Эмином. Полина всегда была посередине. На полпути между Старым городом и Аэропортом. На полпути между Стамбулом и Питером. На полпути между привязанностью и нежностью. Всякий раз, когда она уезжала, Эмина охватывал неподдельный страх.

– Я буду ждать тебя.

– Лучше не ждать, а просто жить.

– Я буду ждать тебя. Сколько бы времени ни прошло.

– Потрать это время на что-нибудь другое.

Кажется, Эмин о чем-то говорил ей: о пользе ожидания, которое ввергает человека в подобие анабиоза. И, лишенный возможности тесного взаимодействия с внешним миром, он начинает задумываться о действительно важных вещах.

– И что же ты считаешь важными вещами?

– Любовь.

– А еще?

– Любовь.

– И все?

– Нет. Еще – любовь.

Эмин все время рассуждал о любви – чуть цветасто, как и положено восточному человеку. Любовь Эмина легко раскладывается на составляющие: нежность, страсть, привязанность, ответственность. Химическая формула любви, которой до сих пор пользовалась Полина, ровно вдвое короче, она, как и раньше, состоит из привязанности и нежности.

Тех самых чувств, которые подпадают под определение «по-дружески».

Но по-дружески можно пить кофе и болтать о всяких пустяках, а потом разойтись в разные стороны: дежурный поцелуй в щеку, рассеянная улыбка, обещание не пропадать, всем этим обещаниям – грош цена.

«По-дружески» – совсем недостаточно, чтобы навсегда связать свою жизнь с Эмином. Секс с ним меланхоличен, за то время, пока Эмин пытается доставить ей удовольствие, Полина успевает подумать о множестве вещей. В основном, это приятные вещи, потому что и сами прикосновения Эмина осторожны, деликатны, нежны. Запах, идущий от его тела, тоже не лишен приятности: смесь мыла, дезодоранта и туалетной воды, – никаких раздражающих примесей. Где-то на полпути между полночью и рассветом, между подбородком Эмина и его плоским животом, Полина (не ко времени, не к месту!) вспоминает о Сереже. У нее нет ни одной Сережиной фотографии. Ни одного письма не было написано им, ни одной телеграммы не послано, хотя при расставании он клятвенно заверил маленькую Белку, что даст знать о себе. Единственный подарок – старинную монету на шнурке – постигла участь кольца Байрамгельды. Она исчезла едва ли не на второй день после возвращения в Питер. Быть может, монета исчезла еще раньше – в поезде или в такси, которое везло их с папой до Симферополя: воспоминаний о бегстве из дома Парвати почти не сохранилось. Обнаружив пропажу, Белка так горько плакала, так убивалась, что родители стали всерьез опасаться за ее душевное здоровье. Вот только связывали они это вовсе не с монетой, а с тем, что пережила их дочь. Слава богу, до неврологического диспансера дело не дошло, но от занятий в школе ее освободили на целый месяц.

Когда Белка выкинула из головы монету?

Когда не пришло первое письмо, а потом – второе, и третье, и десятое, и все сроки ожидания вышли. Она все еще настаивала, чтобы папа связался с Парвати и напомнил ей: в Питере ждут Сережу, он должен приехать немедленно, иначе Белка умрет. Затем «немедленно» сменилось на «Новый год», а «умрет» на «скучает». А потом, после Нового года, и «скучает» кануло в небытие, к вящей радости папы. А мама так и вовсе была уверена, что все образуется: дети быстро забывают свои привязанности и о том, без чего не могли жить вчера, назавтра и не вспомнят.

Это – правда и неправда одновременно.

Белка вовсе не забыла Сережу, она просто заперла его в темном чулане, где-то на полпути между головой и сердцем. Пусть посидит там, подумает над своим дурным поведением. Сидеть в чулане – не сахар, не всякий выдержит это испытание. Там нет света, так что все Сережины книжки, все словари – бесполезны. Их можно пощупать, но ни строчки не прочтешь. Да и щупать ничего не рекомендуется, как не рекомендуется размахивать руками – того и гляди наткнешься на остальных чуланных постояльцев: мертвого Лазаря (его легко спутать с шахматной фигуркой, такая гладкая у него кожа), открытку c якорем на нейлоновой ленте и надписью:

WOULD YOU SAIL WITH ME?

Впрочем, надпись тоже не видна в темноте.

И Сережа – не виден.

По мере того как проходили годы, его образ стирался в Белкином сознании, черта за чертой; дольше всех продержались глаза, волосы и ложбинка между ключицами, но и они со временем исчезли. К моменту возникновения в ее жизни Эмина Сережа и вовсе стал фантомом. Значит, и боль, которую она испытывает, – фантомная, со временем она обязательно пройдет. Она и проходила, и почти полностью прошла. Чтобы вернуться в самый неподходящий момент, на старой лестнице старого стамбульского дома, где жил Эмин. Тогда Полина стояла так же, как стоит сейчас, ровно посередине между вторым и первым этажами, на полпути.

Ничего не закончилось.

Умный Сережа нашел выход из воображаемого чулана, куда заперло его Белкино воображение. Но даже не подумал уйти – напротив, приблизился до невозможности. Глаза, волосы, ложбинка между ключицами – Полина снова видит их в мельчайших подробностях. И даже различает иероглифы татуировки, что тянется от плеча к локтю: