«Жилье одинокого старого мужика», — с тоской подумала Катя.

Ее взгляд зацепился за увеличенную цветную фотографию под стеклом в красивой, явно недешевой рамке.

Катя на цыпочках подошла вплотную и внимательно рассмотрела фото.

На фоне берез застыли в обнимку мужчина и женщина, положив руки на плечи стоявшей между ними девочке-подростку с распахнутыми доверчивыми глазами. В мужчине Катя с трудом узнала Ивана Петровича. Красивый, осанистый, с твердым взглядом, но, все же, это был он. Она пригляделась к женщине: мягкий взгляд голубых глаз на миловидном, с правильными чертами, лице.

Катя неожиданно вздрогнула.

— Мои это, — просипел Иван Петрович, — двадцать восемь лет как их нет. В аварии погибли. На поезд торопились из поселка в Москву. Мы тогда под Москвой жили, на крупном животноводческом комплексе с женой работали, — ветврач тяжело закашлялся.

Отдышавшись, продолжил:

— Таксист с управлением не справился. Молодой совсем мальчишка был. Все трое мгновенно ушли, не мучились. Я не смог в поселке жить — все о жене с дочкой напоминало. Сюда вот к тетке двоюродной уехал. Она померла давно. А я вот живу.

Он опять зашелся в кашле.

Катя стояла и боялась пошевелиться. Только чувствовала, как заполыхали у нее щеки. От растерянности, боли и почему-то жгучего стыда.

— Вчера понял, что дела мои плохи, — опять хрипло заговорил Иван Петрович. — Не выкарабкаюсь, наверное, к своим уйду. Соскучился. А нет, ты нарисовалась! Устроила тут… — в его голосе сквозила неприкрытая досада.

— Вы о чем думаете? — возмутилась Катя. — От высокой температуры бредите! Помирать собрались, придумали тоже! А Светлана Ивановна как же без вас? А я? Вам меня еще учить и учить!

Она смахнула со стула лекарства и расстелила чистое полотенце.

— Ешьте! — скомандовала Катя Ивану Петровичу. — Вот омлет, молочная лапша и сладкий чай. Ложку держите!

Ветврач не пошевелился.

— Не капризничайте, — продолжила она уговоры. — Все равно поесть придется. А то силам, откуда взяться?

— Отстань, я сказал! Что пристала, как банный лист к заднице! Без тебя тошно.

«Вот и делай добро людям! — обиделась Катя. — Вожусь с ним, как с маленьким ребенком, а в ответ одни грубости».

А вслух произнесла:

— Ну и как хотите!

Она ушла в кухню. Устроившись на стуле, решила прикорнуть прямо за столом. Глухая тоска вдруг сдавила сердце.

«Пусть не ест, — подумала Катя. — Ему меня не жалко. Я старалась, готовила! А у меня дочка с бабой Любой брошенные! Не дождались меня, спать легли, наверное. Максиму тоже на меня наплевать. Ну и ладно!»

Ее сознание уплыло в тягучую дремоту.

* * *

Катя почувствовала, как кто-то прикоснулся к плечу.

Она открыла глаза. За столом сидел Дима и с жалостью смотрел на нее.

— Иван Петрович не ест, — пробормотала Катя сквозь дремоту. — Сделай с ним что-нибудь, Дим!

— Поел, не волнуйся. Только лапши немного осталось в тарелке, — почему-то прошептал Дима. — Пойдем, я тебя отвезу. Дома спать будешь!

Они вышли из дома.

Катя полной грудью вдохнула холодной ночной воздух. На черном небе ярко сияли звезды. Она зябко передернула плечами и нырнула в салон Диминого автомобиля.

«Скутер потом заберу, — решила она. — Завтра от летнего лагеря крупного рогатого скота сюда напрямик по тропинке дойду. Еды Ивану Петровичу наготовлю, пусть ест, поправляется».

— Кать, спой что-нибудь на французском, — попросил ее Дима, разворачивая машину. — Помнишь, как ты на Троицу за столом пела?

— А какую песню спеть? — озаботилась Катя. — Может, про любовь? Я знаю одну очень красивую!

Она негромко запела густым чувственным голосом.

— Спасибо, отлично поёшь, — бесстрастно поблагодарил ее Дима. Он остановил машину напротив Катиного дома. — А теперь беги, спокойной ночи.

Она вылезла из теплого салона в холодную темноту и, помявшись, спросила, прежде чем захлопнуть дверцу:

— Ты чего какой грустный, Дим?

— Устал, — неохотно ответил он. Подождал, когда Катя отойдет и стал разворачиваться.

Она с недоумением смотрела вслед отъезжавшей машине.

***

Через неделю Катя все-таки уговорила Диму выкопать Ивану Петровичу картошку на огороде. В субботу, как изначально решили, не удалось — у Димы неожиданно выпало дежурство в стационаре. Копали в воскресенье.

Грязновато-серые облака забили небо. Казалось, что вот-вот начнет моросить дождь, поэтому торопились.

Дима работал сноровисто, с трудом выворачивая из тяжелого чернозема крупные желтоватые клубни. Катя шла за ним следом, отряхивая с них комковатую присохшую землю, и собирала в ведра. Потом относила их в просторный сарай и ссыпала там на просушку.

К концу работы она совсем не чувствовала спины, ползком выковыривая клубни из земли, а Дима же без конца отдыхал, опираясь на вилы. Крупные капли пота стекали по его узкому смуглому лицу.

Время перевалило за полдень, когда они, наконец, убрали в погреб последнее ведро картошки.

Ивану Петровичу после капельниц стало значительно легче, но он был очень слаб, и Дима категорически запретил ему выходить на улицу. Иван Петрович, чтобы не страдать от вынужденного безделья, сготовил на всех немудреный обед.

После обеда Дима пошел топить баню.

— Дим, какая баня, — простонала умаявшаяся Катя, — отвези меня домой! У меня ни руки, ни ноги не шевелятся, а завтра, между прочим, на работу!

— Не ной, — мягко осадил ее он, — у меня дома душ есть, а у тебя?! Баня у бабы Любы в огороде остывшая, вчера топленая! Да и Ивану Петровичу водные процедуры провести надо. Воды горячей из бани принесу и помою его немного на кухне. А ты потом пол протрешь.

Катя в ответ лишь болезненно поморщилась. Деваться ей было некуда.

* * *ы

Отъехали они от дома старого ветеринара, когда над селом висела густая темнота ночи.

«Сейчас приеду домой и упаду в кровать, — мечтала Катя, глядя на проносившийся за стеклом автомобиля унылый пейзаж. — Только разуюсь и куртку сниму. У меня даже кожа от усталости болит, а не только мышцы!»

Наконец въехали в Порецкое. Через несколько минут Дима заглушил мотор возле Катиного дома.

Она с беспокойством взглянула на темные бабы Любины окна.

«Спать уже легли, — тоскливо подумала Катя, — опять не дождались меня! Целую неделю кручусь на работе, как белка в колесе, совсем Сонечку не вижу. А что бы я без бабы Любы, этой вредной старухи, делала?» — она сморгнула непрошеные слезы.