сломала. Мужа увела, а теперь вот не уберегла. И это она должна меня ненавидеть люто, понимаешь? А она едет ко мне, чтобы груз с моей души снять. Значит, ей что-то известно.

– Но как ей может быть что-то известно, если она не следователь какой? Думаете, она сама его убила?

– Капа, ты в тысячный раз мне уже намекаешь, что это она. С какой стати ей убивать Колю, если она его любила?

– Он предал ее… Ладно, пусть не она. Но откуда ей знать, кто убийца?

– Вот приедет сейчас и расскажет. Думаю, она просто предполагает. Может, видела кого… Или кто-то ей что-то сказал. Не знаю. Капа, иди. Я не хочу, чтобы ты оставалась в квартире, когда она будет здесь.

– А если подеретесь?

– Капа, я могу тебя уволить…

– Все-все, ухожу.

Она поставила бутылку в уголок комнаты и быстро засеменила к выходу. Нескладная, в черной юбке, черных колготках, обтягивающих ноги с круглыми икрами, черном свитере… Она выглядела жутко. От одного ее присутствия Наде хотелось выть.

– Я про письмо Лилии Николаевны никому не расскажу! И если это Владимир Петрович нечаянно выстрелил моей голубушке в живот, то об этом тоже буду молчать.

– Что-о-о?! Да как ты смеешь вообще говорить такое? Ты дура какая! Пошла вон! Все, уволена! – Надежда швырнула в ее сторону подушку.

Хлопнула дверь. Все. Капитолина ушла. В квартире стало еще тише и страшнее. Как теперь жить? Где искать адвоката? А кто поможет ей хоронить мать? Кто ей поможет? Ведь все отвернутся от них! Письмо мамы, ее смерть… Теперь на отце двойное убийство!

Она посмотрела на дверь. Вот сейчас в дверном проеме появится мама. В домашнем желтом платье. Такая ухоженная, с розовыми губами и уложенными волосами. Нежная, чудесная. Смахнет слезы и проговорит:

– Он снова не ночевал дома. Вот скажи мне, Надя, за что нам с тобой все это? Что мой муж, что твой… Разве они не понимают, что причиняют нам боль?

– Давно бы уже выследила эту девицу. Тетя Лида Платонова же говорила, что отец как-то раз заявился к ним на преферанс с ней… Она то ли студентка, то ли вообще школьница… Да и Маринка тоже ее видела, возможно, и знает ее. Ее можно найти и сделать ей внушение. Я бы лично так и сделала…

– А ты чего с Маринкой-то не дружишь?

– Почему? Дружу. Да только она странная какая-то… Чокнутая. Вечно приглашает и заставляет приходить в каких-то париках, костюмах… То у нее дома какие-то звезданутые художники голых девиц разрисовывают, то она устраивает дурацкие похороны искусства… То какой-нибудь гитарист будет целый вечер играть заунывную музыку. С ней и поговорить-то не о чем, она в своем мире живет. У нее свой круг знакомых. Это в детстве, когда мы семьями дружили, с ней еще можно было потусить… Девчонкой она была прикольной, а сейчас вбила себе в голову, что хочет заниматься искусством, мечтает открыть свою галерею… Ма, ты слышишь меня? Мам!

Она открыла глаза и посмотрела на дверь. Мамы не было. В это невозможно было поверить. Она же всегда была здесь, дома. Всегда.

Позвонил охранник, Надя сказала, чтобы впустили Корнетову. С кем? Не одна? Ладно, пусть проходят обе. Чем больше людей, тем ей, возможно, будет спокойнее. И не так страшно. Вот зачем она сказала Капе, что увольняет ее. Капа – человек. Она всегда была рядом. На нее можно было накричать, наговорить глупостей, сорвать на ней раздражение, зная, что она все стерпит и будет продолжать служить им. Она сто лет уже работает в их семье. Может, она и на этот раз простит ее и вернется? Хоть бы вернулась. Без нее от тоски она на стенку полезет…

Ольга. Неужели она уже через пару минут увидит ее? И она будет так близко. Она же никогда не видела ее близко. Случая такого не представлялось. Разве что в социальных сетях разглядывала все ее фотки, увеличивая их, растягивая на экране, чтобы разглядеть каждую пору на ее лице, каждую складочку, морщинку, зрачок…

Ольга. Какая же она красавица. Коля никогда бы не бросил ее, если бы Надя не вскрыла себе вены. Ну, переспали бы они еще пару раз, да и все. Он и не вспомнил бы Надю. Но разве она могла бы это пережить? Ей всегда доставалось все, что угодно. Всех можно было чем-то заманить, купить. Так повелось в их семье с детства. Все ее желания немедленно исполнялись. А почему бы нет? Она же единственная дочь, а для отца невозможного, как говорится, мало. Он все может. То есть мог.

Как он там, в тюрьме? Наверное, его бьют сокамерники. В кино всегда всех в камере бьют. Обязательно. Словно там не люди сидят, а какие-то упыри, которые только и делают, что ждут, чтобы наброситься на новенького…

Надя всхлипнула.

В дверь позвонили. Ольга пришла еще с одной девчонкой. Высокой и рыжей. Надя видела ее впервые. В руках рыжей был очень большой, набитый чем-то мягким пакет.

– Надя… – Ольга, тоже вся в черном, с нежностью обняла ее. Поцеловала в висок. – Прими мои соболезнования.

– Да, примите мои соболезнования, – повторила за ней рыжая.

– Познакомься, это Женя.

– Оля, – Надя с трудом говорила, горло сдавили рыдания. Знакомиться с какой-то там Женей у нее не было ни желания, ни сил. Все вообще потеряло смысл. Сама жизнь уже не имела смысла и ценности. Она вдруг с ужасом поняла, что нет Коли! И никогда не будет! И снова это ощущение, будто бы кожа головы покрылась ледяной коркой. – И ты тоже прими мои соболезнования. Ведь если бы я не встряла между вами, если бы он не ушел от тебя, то все, понимаешь, все были бы живы! И Коля, и мама.

Она рыдала уже в голос, с завываниями, некрасиво скривив мокрый рот. Нос распух и блестел, как розовый слизняк. И ей на самом деле было все равно, как она сейчас выглядит. Она вдруг поняла, что появление здесь Ольги – это возможность взорваться и выпустить на волю чувства, слезы. Что именно этой последней капли ей и не хватало, чтобы освободиться от скопившейся в ней горечи и боли.

– Успокойся. – Ольга снова обняла ее за плечи прямо как подруга, усадила в кресло. Женя принесла с кухни стакан с водой.

– Мой отец не мог убить Колю, – сделав глоток воды, Надя, задыхаясь от переполнявших ее чувств, заговорила. Ее словно прорвало: – И мама не могла. Это полный бред! Просто