Не знаю, почему я назвала именно Брюса Уиллиса. Могла бы выбрать и кого-нибудь помоложе. Мне бы следовало упомянуть чертова Райана Рейнолдса… Я определенно не в форме.

– Думаю, ты слегка забегаешь вперед, – говорит Джона. – Сценарий и фильм на миллион миль отстоят друг от друга. Идти и идти. – На его лице снова появляется то особое выражение: оно означает, что Джона испытывает неловкость из-за того, что должен теперь сказать. – Дело в том, что это… ну, вроде как о Фредди… – Он смотрит мне прямо в глаза, наблюдая за моей реакцией. – Хотя весьма приблизительно, как бы в общем смысле… Я имею в виду… ну, это скорее о дружбе, о потере лучшего друга.

– Ты написал сценарий о Фредди?

Идея выглядит настолько странной, что не сразу проникает в мою голову. А потом меня поражает ужасная мысль.

– И там он умирает? – Мой голос превращается в писк, высокий писк.

– Ну это же не в точности о нем, – напоминает мне Джона. – Это больше о подростках, о мужской дружбе, о том, как переживается потеря.

Я настоящее чудовище. Единственное, о чем я могу думать сейчас, так это о том, что Джона сумел выразить свои чувства куда более свободно и точно, чем смогла бы я, а сделав это, он как бы увеличил масштаб собственной потери, и она теперь не сравнима с моей. И вместо того чтобы порадоваться за старого друга, я не могу избавиться от мысли, что он извлекает прибыль из нашей общей страшной трагедии. Из того, что случилось с Фредди, а после него – в первую очередь со мной, а вовсе не с чертовым Джоной Джонсом.

– Ты никогда об этом не упоминал, ни разу, – хмурюсь я. – Ни разу и слова не сказал о том, что опять пишешь.

– А я никому и не говорил. Даже Ди.

Но я-то не Ди. Я – Лидия, твой самый старый друг, и ты писал не о ком-нибудь, а о Фредди и, значит, должен был мне сказать.

– Я начал писать, потому что мне просто необходимо было выбросить все из головы, понимаешь? – Джона всматривается в меня, ища одобрения, согласия. – Это оказалось слишком тяжело для меня.

Как будто мне было легче…

– А потом, когда я писал страницу за страницей, начал получать удовольствие от самого процесса письма. Вспоминал, как интересен для меня выбор слов. Мне нравилось проводить часы в размышлениях об истории как будто другого человека, не моей собственной.

Он и понятия не имел, насколько чувствительную струну нечаянно задел. Вот только я не придумывала для себя другой мир, я жила в нем.

– Но ты и сам герой этой истории?

Последовал долгий вздох, и я обругала себя за то, что в моих словах вроде как прозвучало напоминание о том, что в реальной жизни Джона совсем не был героем для Фредди.

Джона ерзает в кресле:

– Это вообще не то. Ну, как я и сказал уже, это не я и Фредди, не в точности. Но он вдохновил меня, и мне хотелось, чтобы ты от меня самого все узнала.

– Спасибо и на этом, – говорю я, чувствуя себя ужасно неловко.

– Так ты не против? – спрашивает Джона.

– Думаешь, я могла бы возражать?

Я отвечаю вопросом на вопрос совсем не ради конфронтации. Просто пытаюсь разобраться, справедливы ли хоть в какой-то мере мои эгоистические чувства.

– Если честно, не знаю, – отвечает Джона, и я ему верю. – Наверное, мне просто не хотелось, чтобы ты подумала, будто я использую трагедию в эгоистичных целях.

– Я ничего такого и не думаю. – Я вздыхаю, потому что вовсе собой не горжусь. – Скорее, я тебе завидую.

Джона недоверчиво смотрит на меня:

– Завидуешь?

Теперь моя очередь судорожно подбирать нужные слова.

– Я просто… ну, для меня ведь это тоже нелегко, сам знаешь. Ты собираешься поехать куда-то, встречаться с новыми людьми, ты окажешься в таком месте, где воспоминания не преследуют тебя, куда ни посмотри.

Джона кивает, и его взгляд говорит мне, что он более чем это понимает.

– И может быть, ты проведешь в Лос-Анджелесе лето и решишь, что тебе там так нравится, что и возвращаться сюда не захочешь.

Джона подходит ко мне и садится рядом:

– Я вернусь. Обещаю.

– Ты этого не знаешь. Тебе могут сделать такое предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

Джона явно сомневается.

– Это же просто начало. И я мог бы, кстати, все переговоры вести прямо отсюда, по скайпу или еще как. Я туда еду не только для того, чтобы очутиться в Лос-Анджелесе, но и для того, чтобы уехать отсюда, если в этом есть смысл.

– Вроде бегства, – уныло бормочу я.

– Мне не нравится видеть в себе беглеца. Но – да, наверное, в этом что-то есть.

Пару минут мы сидим молча, и я на мгновение развлекаю себя идеей сесть на самолет и умчаться на другой край света, просто чтобы проверить, не станет ли там легче.

– И что? Ты предполагаешь поехать в Лос-Анджелес и надеешься, что все пойдет хорошо?

– Мне кажется, пришло время перемен, – пожимает плечами Джона. – И Лос-Анджелес годится для этого так же, как любое другое место.

Значит, отчасти Ди была права: Джоне необходимо куда-то уехать, но я надеюсь, что не навсегда.

– Это хорошо для тебя, – тихо говорю я, потому что понимаю: он пришел сегодня для того, чтобы окольным путем получить мое благословение. – Надеюсь, это начало чего-то хорошего.

– Для меня это очень много значит! – искренне восклицает Джона, хватая меня за руку. – Ты всегда будешь много значить для меня. И я не хочу когда-либо лишиться твоей дружбы.

Два мои мира сблизились, я слышу отдаленный отзвук ночи девичника. Здесь, к счастью, мы те же, кем были всегда. Старые друзья.

– Я тоже не хочу. – Я слегка сжимаю его пальцы.

Джона смотрит на кресло, где обычно сидел Фредди, потом обводит взглядом мою гостиную:

– Это место теперь сильнее ощущается как именно твое пространство.

– Думаешь?

Странно. Я не слишком многое изменила: новая подушка, одна новая лампа, зеркало богемского стекла, которое я случайно увидела по пути с работы. Но вроде бы понимаю, что имеет в виду Джона. Наверное, это неизбежное следствие всех перемен в твоей жизни.

Мы снова умолкаем, а потом я говорю ему нечто такое, чего говорить не собиралась:

– Я тут кое с кем встретилась…

Джона смотрит так, словно у меня внезапно выросла вторая голова:

– С кем-то встретилась?..

– Ну, мы даже пару раз встречались.

Он качает головой, такая мысль явно кажется ему из ряда вон:

– Я и представить не мог, что ты пойдешь на свидание.

Это меня задевает.

– Ну, ты не единственный, кто имеет право вернуться к жизни.