Он так злился, что был готов чем-нибудь швырнуть в нее.

— Я знаю, что это ты. Ты написала донос. Я не понимаю, как… как ты живешь с этим, как ты можешь еще что-то говорить о порядочности… ты же собственного брата…

Втайне он надеялся, что сейчас она возмутится и скажет, что все не так. Случилась ошибка, Вова понял неправильно. Но вместо того чтобы возмутиться, мать ответила:

— Считай, что у меня нет брата.

— Но он есть! Он существует! Он живой человек, а ты ведешь себя так, будто он уже умер!

— И пусть бы умер. Такие как он вообще не должны рождаться.

— Но… но…

Мать посмотрела на него прямо и холодно; ему даже почудилось, что она глядит сквозь, видит все его мысли, чувства, его беззащитное нутро. Казалось, она говорит не только о дяде Яше, но и о нем самом; открыто и не таясь сожалеет, что родила его на свет, и сетует, что уже ничего нельзя сделать.

Именно в тот момент он впервые в жизни остро ощутил, что его не любят. Это чувство было ясным и болезненным, как прямой удар кулаком в солнечное сплетение. Да, мать его не любит. То ли потому, что он шумный, глупый, чересчур много требующий от мира — иными словами, неудавшийся, не такой, как она хотела. То ли потому, что напоминает ей о совершенных ошибках. Честно говоря, он не знал, почему; так жук, ползающий по травинке, не знает, почему его давят ботинком.

Весь следующий месяц Вова ждал, когда дядя Яша пришлет другое письмо. Перед тем как уйти в школу, он проверял почтовый ящик, а возвращаясь домой, часами караулил почтальона. Появилась идея фикс добраться до письма раньше матери. Он даже выстроил теорию, почему письма до сих пор нет. Дядя Яша догадался, что сестра уничтожила первый конверт, и опасается повторения. Второе письмо он отправит не на домашний адрес, а прямо на почтамт, до востребования.

Эта мысль захватила Вову; он заволновался, поверил и стал ходить на почтамт каждый день. Потом через день. Потом раз в неделю. Письма все не было.

Теперь его грызла другая мысль, тревожнее и страшнее: может быть, дядя Яша решил не писать, пока не получит ответа. Может быть, он так же, как и Вова, каждый день ждет весточки и недоумевает, почему до сих пор ее не получил. Что хуже всего, дядя Яша мог подумать, что Вова не отвечает ему сознательно. От этой мысли внутри все сжималось, и Вова торопливо убеждал себя, что быть такого не может.

Прошло четыре месяца, наступила зима. В преддверии нового, тысяча девятьсот сорок шестого года весь город оживился. В школе организовали карнавал с новогодними костюмами, а во дворе поставили елку, украшенную картонными шарами и гирляндами из флажков. В каждом парке исполком устраивал празднества: то катание на лыжах, то каток.

Город был захвачен предвкушением, и чувствовалось, что всем не хватает радости. Мать задерживалась на службе, помогая организовывать елку для детей сотрудников домоуправления. Катьку она брала с собой или оставляла в продленке, и по вечерам Вова часто сидел дома один, томясь ощущением, что он один на всем свете не рад всеобщему веселью.

В будущем году его не ждало ничего хорошего. Ясно было, что дяде Яше дали не меньше трех лет, а то и все пять. Это значило, что он выйдет на свободу не раньше сорок восьмого, а может, и в пятидесятом. Все эти годы придется провести в обществе матери. Иногда Вова тайно представлял себе, как мать выходит за дверь и бесследно исчезает, и они с Катькой остаются одни. Он даже прикидывал, как именно будет заботиться о сестре: найдет работу после школы или вообще бросит учебу, научится зарабатывать деньги, варить рисовую кашу, стирать Катькины рейтузы. А там и дядя Яша вернется, и жизнь, расколовшаяся в один день, снова склеится воедино. На Новый год он загадал, чтобы все так и случилось.

Почта пришла в понедельник седьмого января. Вова вернулся домой из школы и, как обычно, полез в почтовый ящик. Из ящика выпала желтая бумага, текст был набран на печатной машинке. Документ адресован матери. Вова прочел ее имя, уже собрался положить бумагу в карман и пойти домой — даже поставил ногу на ступеньку, но непроизвольно скользнул взглядом по строчкам.

…сообщаем, что ваш брат Фролов Яков Сергеевич умер 29 ноября 1945 года. За получением свидетельства о смерти обратитесь в управление записи актов гражданского состояния.

Вова моргнул и еще раз перечитал извещение. Сверху с лестницы спустилась соседка и доброжелательно с ним поздоровалась. Он добрел до двери и открыл ее ключом. В коридоре было темно и прохладно. Вова положил на пол школьный портфель, привалился спиной к стене и медленно съехал на пол.

Нет. Конечно, нет. Какая глупость, какой подлый розыгрыш. Может, мать сама это подстроила, чтобы Вова прекратил с ним общаться. Или там, в тюрьме, что-то перепутали. Мало ли Фроловых сидит по всей стране; не такая уж редкая фамилия, всякое может быть. Он сидел на полу, лихорадочно перебирая в уме тысячу объяснений, даже самых нелепых и неправдоподобных, и был готов поверить в любое из них, лишь бы не оставаться наедине с ошеломительным ужасом.

Человек был. Потом его не стало.

Вова просидел на полу в коридоре до самого вечера. Было темно, и темнота сгущалась. Потом пришла мать, держа за руку Катьку. С порога строго спросила, что происходит. Вова молча протянул извещение, мать быстро пробежалась взглядом по строчкам и вздохнула. Такой же раздраженный и удивленный вздох вырывался у нее из груди, когда магазин закрывался на час раньше, чем положено, или когда дворник по три дня не вывозил мусор со двора.

Лишь выражение ее лица было странным — на нем застыло легкое замешательство. Вова внимательно наблюдал за лицом матери, пытаясь найти в нем какое-то сожаление. Может быть, даже раскаяние. Но если что-то подобное и мелькнуло в ее чертах, то лишь на мгновение. Потом мать взяла себя в руки, посмотрела на него и сказала:

— Иди в комнату, я принесу ужин.

Всю следующую неделю они не разговаривали