понятие, которое, как нам кажется, не содержит в себе ничего, кроме того, что мы в него вложили, тем не менее несет в себе гораздо больше, чем предполагалось изначально. Это по меньшей мере психическое явление, природа которого фактически непознаваема. Даже числа, которыми мы пользуемся при счете, суть не просто числа. Они одновременно являют собой мифологические сущности (пифагорейцы даже считали их божественными), хотя, пользуясь ими в повседневной жизни, мы, разумеется, этого не осознаем.

462 Мы также не осознаем, что содержание таких общих терминов, как «государство», «деньги», «здоровье», «общество» и т. д., обычно шире их первоначального значения. Они считаются общепринятыми только потому, что мы предполагаем их таковыми, однако на практике им присущи разные оттенки значения. Я имею в виду не преднамеренное искажение таких понятий коммунистами[182], а тот факт, что даже в своем буквальном значении они несут разный смысл для разных людей. Причина подобных вариаций состоит в том, что общее понятие воспринимается в индивидуальном контексте, а потому каждым человеком понимается и используется по-своему. До тех пор, пока понятия тождественны простым словам, вариации несущественны и не играют никакой практической роли. Однако когда требуется дать точное определение или тщательное объяснение, мы можем обнаружить поразительные различия не только в сугубо интеллектуальном понимании термина, но и в его эмоциональной окраске и употреблении. Как правило, такие вариации сублиминальны и, следовательно, никогда не осознаются.

463 Хотя от этих различий можно отмахнуться как от слишком тонких или надуманных, сам факт их существования свидетельствует о том, что даже самые тривиальные содержания сознания окутаны полумраком неопределенности. Это дает нам основание полагать, что каждое из них несет определенный сублиминальный заряд. Хотя данный аспект играет незначительную роль в повседневной жизни, его следует иметь в виду при анализе сновидений.

464 Я вспоминаю свой собственный сон, который немало меня озадачил. Мне снилось, что какой-то человек пытается подойти ко мне сзади и запрыгнуть мне на спину. Я ничего не знал о нем, кроме того, что однажды он переиначил одно из моих высказываний, превратив его в жалкую пародию на первоначальный смысл. Подобное часто случалось со мной в моей профессиональной жизни, но я никогда не задумывался о том, какие чувства это у меня вызывает. Поскольку поддержание сознательного контроля над эмоциями имеет важное практическое значение, сновидение напомнило мне об этом инциденте, представив его в образе просторечного высказывания. Эта фраза, достаточно распространенная в быту, звучит так: «Du kannst mir auf den Buckel steigen» (букв. «Можешь залезть мне на спину»), что означает: «Мне все равно, что ты говоришь». Можно сказать, что данный сновидческий образ был символическим, ибо он выражал ситуацию не прямо, а косвенно, через конкретизированную разговорную метафору, поначалу мне недоступную. Поскольку у меня нет никаких оснований полагать, будто бессознательное стремится скрыть что-либо, я не должен проецировать подобное намерение на его активность. Сновидениям свойственно предпочитать яркое и живописное выражение бесцветным и сугубо рациональным утверждениям. Это, безусловно, не преднамеренное сокрытие; все дело в нашей неспособности понять их эмоционально заряженный, образный язык.

465 Поскольку ежедневное приспособление к реальности требует от нас точности формулировок, мы научились отбрасывать мишуру фантазий и, таким образом, утратили качество, столь характерное для первобытного разума. Примитивное мышление видит объект в ореоле ассоциаций, которые у культурного человека стали более или менее бессознательными. В результате животные, растения и неодушевленные предметы могут приобретать свойства, которые белому человеку кажутся в высшей степени неожиданными. Увидев ночное животное днем, первобытный человек не сомневается, что на самом деле это знахарь, временно изменивший свой облик, или это животное-лекарь, или животное-предок, или чья-то лесная душа. У дерева есть душа и голос, а его судьба неразрывно связана с судьбой человека. Некоторые южноамериканские индейцы уверяют, что они – красные арары (попугаи), хотя прекрасно знают, что у них нет перьев и они не похожи на птиц. В первобытном мире вещи не имеют таких четких границ, как в нашем. То, что мы называем психическим тождеством или participation mystique, исчезло из нашего вещного мира. Однако именно этот ореол, или «периферия сознания», как его называет Уильям Джеймс, придает красочность и фантастичность миру первобытного человека. Мы утратили этот ореол до такой степени, что, столкнувшись с ним, уже не в состоянии его распознать. Он кажется нам невразумительным, непостижимым. У нас все это остается ниже порога; когда же нечто подобное появляется вновь, мы убеждены, что здесь что-то не так.

466 Ко мне не раз обращались образованные и во всех других отношениях умные люди с жалобами на странные сны, непроизвольные фантазии или даже видения, которые шокировали и пугали их. Они полагали, что никто в здравом уме не может испытывать ничего подобного и что человек, которого посещают видения, явно не в своем уме. Один мой знакомый богослов однажды заявил, что, по его глубочайшему убеждению, виде´ния Иезекииля были симптомами болезни, а «голоса», которые слышали Моисей и другие пророки, – галлюцинациями. Естественно, когда нечто подобное случилось с ним самим, его охватила паника. Мы настолько привыкли к рациональной наружности нашего мира, что уже не можем представить себе ничего, что выходило бы за рамки здравого смысла. Когда наш разум делает что-то совершенно неожиданное (а это случается время от времени), мы приходим в ужас и сразу же думаем о патологическом расстройстве, тогда как первобытный человек думал бы о фетишах, духах или богах, но ни на мгновение не усомнился бы в собственном здравомыслии. Положение современного человека во многом напоминает положение одного старого врача, который сам страдал психозом. Когда я спросил его, как он себя чувствует, он ответил, что всю ночь дезинфицировал небо хлоридом ртути, но не нашел никаких следов Бога. Вместо Бога современный человек находит невроз или что похуже, а страх перед Богом превращается в фобию или патологическую тревожность. Эмоция осталась той же самой, только ее объект сменил название и природу.

467 Я припоминаю одного преподавателя философии, который консультировался у меня по поводу канцерофобии. Он был убежден, что у него злокачественная опухоль, хотя на десятках рентгеновских снимков не было обнаружено ничего подобного. «О, я знаю, что на снимках ничего нет, – говорил он, – но ведь могло быть». Подобное признание, конечно, гораздо унизительнее для развитого интеллекта, нежели вера первобытного человека в то, что его преследует призрак. Если злонамеренные духи – вполне допустимая гипотеза в примитивном обществе, то для культурного человека необходимость признать, что он стал жертвой игры воображения, – крайне болезненное переживание. Первобытный феномен одержимости не