Да. Девушка в отражении зеркала определенно мне нравится. И зря я нервничала, что меня изуродуют. Знаете, фобия такая. Ты просишь подравнять кончики, говоришь мастеру про «три сантиметра» и понимаешь, что для всех парикмахеров мира это совершенно не те «три сантиметра», которые приняты в системе мер. Это длина, как минимум, с человеческую ладонь, а то и более. Поэтому, потея в кресле, я постоянно смотрела вниз, на пол, в ожидании увидеть там, ну, не знаю, — Чубакку, что ли. Или чей-то парик. И была очень удивлена, заметив лишь небольшой волосатый газончик.

Поэтому и выхожу я из салона почти счастливой: мне удалось сохранить свою длину. И теперь жутко хочется увидеть реакцию всех, кто не безразличен. Ловлю такси — такой красивой девочке с аккуратными кудряшками вредно гулять на ветру по осенней слякоти. Подъехав к дому, осматриваю окна, но никто не выглядывает, чтобы встретить меня. Выхожу, неторопливо цокаю каблучками по дорожке, что тоже не совсем привычно для любителя кроссовок, вставляю ключ и открываю дверь.

Никого. В доме очень тихо и по-вечернему темно.

Повесив плащ, включаю свет и снимаю обувь. В глаза бросается записка, лежащая на столике в гостиной. Подбегаю, читаю: «Джастин ушел с девочкой, а мы пошли гулять в парк. Сильно поздно не возвращайся. Счастливо отдохнуть!»

«С девочкой»… Меня передергивает от неприязни к этой Вике. Глупо было, конечно, мечтать, что он проведет этот вечер со мной, ведь я знала, что Джастин уже принял приглашение этой мымры, но надежда, что мы отправимся в клуб все вместе оставалась.

Комкаю листок, выбрасываю в мусорку и, яростно топая, поднимаюсь наверх.

Открываю ноутбук. Можно было бы воспользоваться свободным временем, чтобы позвонить Славе, но я почему-то застываю в нерешительности. Мне страшно. Нет, реально страшно!

У нас только все утряслось. Только схлынула холодность, которая присутствовала в разговорах последних дней. А тут, представьте, он увидит меня красивой, при макияже, с новой прической. По любому взбесится. Даже к бабке не ходи. А уж если узнает, что я собралась отдохнуть с друзьями в клубе, точно вынесет весь мозг.

Удивительно, но ведь еще месяц назад мне бы подобная вольность даже в голову не пришла. Никуда бы не пошла, осталась бы дома, чтобы его не расстраивать. А уж после последнего скандала с фотографией прежняя Зоя и вовсе вымаливала бы прощение целую неделю: извинялась бы, пыталась бы сгладить конфликт, возможно даже признала бы вину, только бы Слава перестал орать.

А теперь… Теперь я просто смотрела в экран всю эту неделю, когда он звонил, и молча выслушивала тирады. Он бесился, страшно бесился, что я не оправдываюсь. Такое мое поведение настораживало его и пугало. Раньше он мог цепляться за то, что я боялась его потерять, а теперь Слава отчетливо осознавал, что мне все равно.

Что не буду больше терпеть его упреки и унижения, что мне ничего не стоит закрыть крышку ноутбука и прервать разговор. Что больше морально от него не завишу. Всё. И именно поэтому он тщательно выбирал слова все последние дни, если и давил на меня, то мягко и осторожно, если обвинял, то моментально и великодушно даровал прощение.

И сейчас я сижу и вдруг понимаю, что сама являюсь виновницей такого его отношения к себе. Мне всегда было жалко Славу. Неуверенный по жизни, но амбициозный, не прикладывающий никаких усилий, чтобы воплотить свои задумки и мечты, но властный. Да ведь он по сути своей всегда был откровенным слабаком.

Его шпыняли парни в университете, не так чтобы совсем унижали, но он частенько становился объектом их колких шуток. Собственный отец считал его неудачником и постоянно срывался в разговорах на крик, на что Слава, как ребенок, тут же бежал жаловаться к матери. Никто и никогда не воспринимал его всерьез, потому что все его слова обычно оказывались просто словами. Пылью в глаза или же оправданиями собственной ничтожности.

Только я была для него единственным человеком, над которым он имел авторитет. Когда мой парень проявлял жесткость или откровенную грубость, я это поощряла — мне казалось, что так он почувствует в себе уверенность и, наконец, станет мужественнее в общепринятом смысле этого слова. Я тогда и не знала, что настоящий мужчина — это тот, чья женщина может сказать, что она счастлива с ним, а не тот, кто носит бороду и чешет яйца.

Как итог — сама вырастила в нем тирана. Простой лентяй с раздутым самомнением, он нашел во мне благодарного слушателя и покорную жертву. Только со мной мог быть крутым героем сериалов, которые постоянно смотрел, лежа на диване. И только на мне мог он выместить свои горечь и досаду от постоянных неудач.

И только сейчас. Сидя у гребаного ноутбука. Глядя в темный экран монитора, до меня доходило, что виной всему была моя жалость, а не любовь. Я не любила его. Не хотела. Никогда. И только из этой жалости подчинила два последних года своей жизни желаниям это жалкого, эгоистичного сукиного сына.

Боялась его. Немыслимо… Как огня боялась! До нервной дрожи и колик в животе. Думала, что потерять этого человека будет страшнее, чем погибнуть самой. Но позволить такому Славику помыкать тобой всю оставшуюся жизнь — это страшнее намного.

Пора прекратить все это. Я больше не хочу бояться. Не хочу зависеть от его настроения. Не хочу вдохновлять, уговаривать, поддерживать, заряжать этого человека, чтобы потом терпеть его упреки, плевки (и, кто знает, в дальнейшем — может, даже побои).

Я прозрела.

Он меня никогда не любил. Держал за собачонку, которую можно позвать, приласкать, а потом оттолкнуть. За куклу, у которой не может быть чувств, и потому они не важны. За игрушку, созданную для того, чтобы тешить его непомерное самолюбие.

Но теперь прежняя, сильная Зоя проснулась ото сна. И все отныне будет по-другому.

Решительно включаю компьютер, пытаюсь дозвониться, но у меня не получается — в Сан-Диего, должно быть, только светает. По сути, еще ночь. Оставляю сообщение, что перезвоню через несколько часов, и иду переодеваться.

Кокетливое красное платьице длиной до колена, тонкие черные колготки, того же цвета косуха и массивные сапоги. Давно никто не видел меня в подобном прикиде. Наверное, еще с тех пор, как я зависала с братом на подпольных рок-вечеринках и квартирниках для андеграунд-музыкантов. Но тем и лучше: чем дольше держишь взаперти своего внутреннего чертика, тем с более громким и ярким треском он потом вырывается наружу.

— Это просто отпад! Кто это? — Восклицает Маша, когда я заваливаюсь к ней в кабинет в кафе.

— Нравится? — Повожу плечом.

Поворачиваюсь несколько раз вокруг своей оси.

— Вау… — Выдыхает она восхищенно. — И зачем я напялила все черное? — Хихикает. — Теперь все решат, что Дима пришел с тобой. Ты такая яркая!

— Нет, — смеюсь я, — вы с ним отлично дополняете друг друга. Это гораздо круче, чем когда рядом два фрика.

— Постоянно ловлю взгляды прохожих, — сознается Машка, трогая мои кудряшки. — Он как холст для нательной живописи, а я смотрюсь рядом серой мышью. И у людей на лице написано «боже-что-она-рядом-с-ним-делает?»