В кабинете на первом этаже принадлежавшего ему дома Соломон Шэдроу наконец прекратил всматриваться в горизонтальную белую линию на телевизионном экране и потащился к письменному столу, чтобы продолжить подготовку ежемесячной документации.

Ему совершенно не нравилась линия, красующаяся на экране, но, по крайней мере, экран перестал шевелиться.

В конце концов он отодвинулся вместе со стулом от стола; он подписал все октябрьские чеки, после чего тщательно подсчитал баланс, оставшийся на счету. Когда же он уставился на потрепанную бухгалтерскую книгу, ему пришло в голову, что стружка очиненного карандаша похожа на шелуху от чеснока и лука – его стол выглядел так, будто кто-то рубил на нем мясо на battuto[33].

Чеснок и лук – он не забыл, что любил их, хотя уже не помнил их вкуса. «Что-то, связанное со свежим потом, – подумал он, вставая на ноги, – и учащенным горячим пульсом».

Его чашка с чаем из «ешь и плачь» была чуть теплой, но он допил остатки напитка и даже, запрокинув чашку, дождался, пока стекут последние липкие красные капли. Чашку он поставил на обложку старой чековой книжки и взял из ящика баночку нюхательного табака «Гуди».

Когда он, вытряхнув кучку коричневого порошка на согнутый сустав большого пальца, поднес его к носу, то сначала взглянул на высокую встроенную полку, на которой стояли три его игрушечные свинки. В те полминуты, когда на экране телевизора дурила линия, они рыгали, как невоспитанные мальчишки, но – он снова посмотрел на экран, чтобы убедиться, – линия оставалась неподвижной, и свиньи молчали. У Джоанны было включено радио, и единственным звуком в кабинете был напористый голос Брюса Спрингстина, поющего «Танцы в темноте».

– Слишком громко? – спросила Джоанна с кушетки, где лежа читала дамский журнал.

Шэдроу втянул в нос понюшку и глубоко вздохнул:

– Нет. Только что закончил. Счета за коммунальные услуги съедают меня живьем. А теперь покормим чудищ. – Он поднялся на ноги и поковылял к полкам.

– О, конечно. – Она повернулась к завешенному окну и позвала: – Эй, чудища! Динь-динь-динь!

Шэдроу выдернул две белые бумажные тарелки из разорванной целлофановой обертки и поставил их на журнальный столик. На одну он вытряхнул горстку сухого корма «Хэппи кэт» из коробки, лежавшей на кресле. Потом вынул горстку гладкой гальки из кармана рубашки и рассыпал по другой тарелке.

Минувшим летом он ездил вместе с Джоанной на ярмарку округа Ориндж, и в одном из выставочных залов его внимание привлек экспонат под названием «Банкет коллекции каменной еды». Экспонат представлял собой эклектичный набор блюд, расставленных на кружевной скатерти: на одной тарелке лежали гамбургер, соленые огурцы, картофель фри, маслины и что-то похожее на ломоть паштета, на другой громоздилась стопка блинов с несколькими зубчатыми кусками масла наверху, рядом с яичницей-глазуньей и двумя ломтиками недожаренного бекона. Также там имелись чахлая жареная индейка с носочками из гофрированной бумаги на костях ножек, тонкий тост, вареное яйцо в специальной чашечке. Хитрость заключалась в том, что все это было обычными необработанными камнями. Кто-то долго лазил по пустыням запада, чтобы найти камни, похожие на продукты.

Тогда он подумал, не довелось ли какому-нибудь старому оборванцу сесть за этот стол и засунуть салфетку под засаленный ворот неимоверно грязной рубахи. Там была еще банка из-под какой-то пряной закуски, вспомнил Шэдроу, наполненная крошечными кубиками зеленого стекла – прыткий старый призрак мог бы, вероятно, сожрать добрую ложку, прежде чем его выбросят взашей.

С тех пор, вот уже несколько месяцев, он по ночам ставил две тарелки – одну, как всегда, с кошачьей едой для опоссумов и одну с аппетитными на вид камешками для бедных голодных старых блуждающих призраков. Возвращаясь с яхты по утрам, он часто заставал тарелку для камешков пустой. Недавно он увидел в каталоге комплект стеклянных леденцов от «Микас парклейн» по отпускной цене в восемнадцать долларов и решил купить немного, чтобы выкладывать их холодными рождественскими ночами.

Когда-то он прочитал, что китайцы зарывают сырые яйца в землю, а через несколько лет выкапывают и едят их. Думая об этом, он только радовался тому, что не помнит ощущения вкуса чего-либо, но, очевидно, Лоретта Деларава была не столь разборчива – она не имела ничего против поедания того, что давно утратило свежесть.

Мысленно он сочинял стихи на мотив песни Спрингстина:

Он познакомился с Лореттой Деларавой в 1962 году на съемках «Вечеринки в доме с привидениями».

Он пытался перейти от положения подростка-телезвезды в артисты на ролях молодых взрослых, но, похоже, не мог стряхнуть с себя ореол Жути, которым обзавелся за пять лет работы в «Призрачном шансе». (Его продолжали просить показать «пируэт Жути» – хитрое танцевальное па, которое в шоу всегда предшествовало его исчезновению в воздухе.) Это был четвертый фильм из тех, в которых он снялся с тех пор, как Си-би-эс отказалась от продолжения сериала, и, как и первые три, это был низкобюджетный халтурный фильм ужасов, снимавшийся почти в таком же темпе, как и телевизионная работа.

Ассистенту режиссера нового фильма было лет тридцать, хотя определить ее возраст было нелегко – она уже тогда весила больше, чем надо, и ее челюсть и нос остались заметно деформированными даже после очередной косметической операции. (Тебя монтировкой гасили?) Ее фамилия была Деларава – она утверждала, что первоначально она состояла из двух слов, но их из-за небрежности рекламщика объединили в одно. Она быстро переросла скромные секретарские обязанности – для того чтобы приготовить кофе, съездить за скрепками для бумаги и ножовочными полотнами, приходилось искать кого-нибудь другого, потому что с первых же дней Деларава стала заполнять тайм-карты и писала ежедневные производственные отчеты. Ее рекомендации были туманными, но опыт работы в кино определенно имелся.

– Солнце село, – сказал Шэдроу, когда вернулся и закрыл дверь, выставив тарелки наружу. – Приготовь мне ванну, ладно, – он сделал паузу, чтобы вдохнуть, – милая?

Джоанна отложила журнал и села. Поглядела на телевизионный экран, но линия была все такой же устойчивой и неподвижной.

– Безо льда?

– Со льдом, – твердо сказал он. – И побольше. – Тоже посмотрел на телевизор и вздохнул. «Никак не дождусь, когда же моя alma mater действительно превратится в сверхновую», – думал он. – Лед каждую ночь, – продолжал он своим надорванным голосом. – Пока Хеллоуин не пройдет. Никто из жильцов, – добавил он, – не должен входить без стука. Если что, говори, что я пошел в магазин. Если прольется кровь или начнется пожар.