Его ноги уже нетерпеливо дергались, и Кути отодвинул скамейку, встал и торопливо заковылял к деревянной коробке на прилавке. Как же себя вести? – думал он.

– Не изображай из себя ничего, – прошептал Эдисон, – а веди себя так, будто ты пришел только для того, чтобы взять конфет.

Кути начал было говорить: «Хорошо», но успел произнести только «Хо…», и тут лампы под потолком потемнели, и воздух внезапно похолодел; и он смутно порадовался, что его колени словно окостенели, потому что от внезапного головокружения его поле зрения поблекло, как гаснущий киноэкран. Ему почудилось, будто кто-то большой поддержал его, но он не смог обернуться.

– …рошо, – договорил он шепотом.

Кути смотрел на свои руки. Левая рука взяла одну из пастилок, и он ощутил ее припудренную сухую поверхность, как большую таблетку аспирина, несмотря на то что пальцы подчинялись не ему (это походит на противоположность тому, как рука спит, думал он), а правая рука подняла пластмассовый контейнер, чтобы поймать конфетку, в тот же миг, когда левая выпустила ее. Потом правая рука медленно погладила край ящичка выше металлического прута, как будто пыталась соскрести бумагу с надписью.

И тут же потолочные светильники снова засветились, и все три кассовых аппарата вновь принялись щелкать и гудеть. Эдисон поспешно закрыл пластмассовую баночку, как будто поймал туда пчелу.

– Возьми конфеты, – шепнул он Кути. – Загреби целую горсть, как будто ты просто жадный мальчик.

Кути, плохо соображая, повиновался и направился обратно к столу, как только левая нога дернулась в ту сторону. И, усевшись на место, услышал, что один из продавцов возмущенно осведомился, с какой это стати все кассовые аппараты вдруг перешли в режим работы с кредитными картами.

– Давай-ка уйдем, пока они не сообразили, в чем дело, – вполголоса сказал Эдисон.

– Оставить чаевые? – вставил Кути.

– Здесь не подают на стол, – нетерпеливо напомнил Эдисон.

Выходя на нетвердых ногах из ресторана, Кути все же смог махнуть дрожащей рукой продавцу.

Снаружи стало еще холоднее, и фары безликих автомобилей, проносившихся мимо, казалось, пылали горячее. Эдисон, забыв о больной ноге Кути, заставлял его спешить, из-за чего тот двигался неровной подпрыгивающей походкой. Пластмассовую баночку он сунул в передний карман джинсов, но левая рука все еще сжимала мятные пастилки.

– Я… – начал было Кути, но Эдисон стиснул зубы, а потом сам сказал:

– Не говори об этом. Я отметился на весь район, и нам нужно избавиться от этого.

Кути быстро шел на запад от Уилшир, от того места, где Эдисон рисовал мелом на тротуаре возле статуи, и уловил мысль, которая могла быть, но могла и не быть его собственной: дурацкое применение мела – совершенная глупость – представление призрака о ловушке для призраков. Очевидно, «липучка для мух» на зажигалке была лучше.

Эдисон заставил Кути взглянуть на уличный фонарь, под которым он проходил, и Кути понял, что старик обрадовался, увидев, что свет не погас, выдавая их движение.

Ионы. Это слово всплыло в мыслях Кути ниоткуда, и сначала он думал о мраморных колоннах с похожими на свитки завитками наверху. (Дорический, ионийский и коринфский ордеры. У дорических колонн наверху был только плоский кирпич, а у коринфских – множество вырезанного винограда и листьев.) Потом видение колонн исчезло, и он увидел скопище тесно прижатых друг к другу шариков, вокруг которых быстро вращались еще меньшие шарики; если меньшие шарики убирать, центр – ядро – получает сильный электрический заряд. При перемещении оно испускает электромагнитные волны.

Это не были мысли Кути, но, похоже, они не принадлежали и Эдисону.

– Ионако, – громко произнес Кути.

И внезапно отблеск лунного света на бампере припаркованного автомобиля, к которому они подходили, стал не только отражением, но и угловатым белым сгустком, предметом, и Кути утратил восприятие масштаба – белая форма, казалось, находилась гораздо дальше, чем автомобиль.

Сгусток вращался, увеличиваясь на внезапно сделавшемся плоским фоне городской ночи, и походил на открытую древнегреческую букву E, белого паука, лежащего на боку, белую руку с фрагментами пальцев.

Это нечто сдвигалось вверх и росло или приближалось.

И оказалось, что это – освещенное сбоку белое лицо, лицо пожилого человека с белым аскотским галстуком, завязанным узлом под подбородком, и, пока Кути растерянно взирал на происходящее, из теней под лицом сформировался старомодный строгий фрак, а малозаметная другая тень, которая вроде бы падала от дома, теперь превратилась в цилиндр. Автомобили на улице являли собой лишь сгустки тьмы, передвигавшиеся мимо медленно, как лунные тени.

Кути подумал, что то, что он видит, представляет собой какую-то черно-белую фотопроекцию – свет не соответствовал ни положению луны, ни ближайшего уличного фонаря, – но тут белый рот открылся, губы зашевелились, и Кути услышал слова:

– У меня остался только один. – Голос был низким и гулким, будто говорили не здесь, на улице, а в комнате, и движение губ не совпадало с произносимыми звуками.

Фигура вроде бы все еще походила на какую-то черно-белую голограмму.

Ни Эдисон, ни сам Кути не управляли теперь движением тела мальчика. Остановившись, Кути понял, что на ночном ветерке его лоб покрылся ледяным потом.

– Что – один? – устало спросил Эдисон.

– Пояс. – Призрак – Кути был уверен, что встретился именно с ним, – распахнул фрак, и Кути увидел на нем нечто вроде массивного фрачного кушака, сплетенного из проводов. На пряжке светилась маленькая лампочка для фонаря. – Даже теперь – пятьдесят восемь долларов и пятьдесят центов.

– Нам не нужен пояс, – сказал Эдисон. Но Кути спросил:

– Что он делает? – К мальчику вдруг пришло импульсивное осознание того, что этой ночью он поверит, пожалуй, любому ответу, который мог бы дать ему призрак.

– Ну… – ответил призрак странно глубоким и несинхронизированным голосом, – он, возможно, излечивает хронический нефрит и рак кишечника. И исцеляет паралич, восстанавливает утраченный цвет волос и останавливает покушения на убийство. Он называется «И-О-НА-КО», как и сказал мальчик. Это устройство для размагничивания – наденьте его и будете спать спокойно.

– У меня нет пятидесяти восьми долларов, – сказал Кути. Впервые после бегства из «Джумбо» он разжал кулак. – У меня есть только мятные пастилки, вот.

Призрак сфокусировался еще четче, на белом лице появился даже некоторый оттенок.

– Из почтения к Томасу Альве Эдисону, – сказал он, и теперь произносимые звуки соответствовали движениям губ, – я возьму пастилки вместо денег.

– Пастилки он получил бы в любом случае, – сварливо сказал Эдисон. – А тебе не пришло в голову, что их мог бы захотеть я?