– Овражье – это село вон в той стороне, на пригорке у речки? – уточнил великоградец. Терёшке подумалось: похоже, в этом лихом красавце, как и в нем самом, не только русская кровь течет. Проглядывало в лице русокудрого усача что-то чужеземное, чуточку ястребиное, хотя говорил он по-русски чисто. – Нам туда заезжать не с руки было: торопимся мы. Дело у нас спешное. В Толучеево едем.

– Так вам лучше не через чащу, а вот по этой тропинке на закат поехать. Для конного отряда оно удобней всего будет. Объедете по краю Зеленое озеро, оттуда прямо, и попадете на тракт Кулиговский. А там вам на восток надо, до Сухман-реки. Обогнете с севера Моховый лес – на второй-третий день Толучеево увидите, – объяснил Терёшка. – Только, боярин, никуда с тропинки не сворачивайте. Заплутаете у нас в лесу – за неделю не выберетесь.

Всадники снова переглянулись.

– Нам, малец, не к Зеленому озеру нужно. На Пахмурной заставе сказали, что есть у вас тут через пущу за болотом какой-то прямоезжий путь к переправе, – в разговор вступил второй богатырь, на буром коне. – Ищем мы в ваших чащобах кое-кого. А путники эти, по всем приметам, дорогу к Толучееву в объезд болота выбрали – да потом напрямик через лес.

Был он немного постарше красавца. Лицо – суровое, с резковатыми твердыми чертами, между густых бровей – едва заметная складка. Длинные и прямые темно-русые волосы зачесаны назад, на лбу – плетеный кожаный ремешок, чтобы они в глаза не лезли.

Под пристальным взглядом зеленых глаз богатыря Терёшка еще больше оробел, хоть и старался он, мальчишка из лесной глуши, держаться перед великоградскими витязями так, словно ему и бедак не брат. Чуть прищуренные, внимательные и острые, эти глаза, казалось, всего его видели насквозь. Несмотря на то, что говорил их обладатель приветливо.

Огромный бурый жеребец вдруг громко фыркнул, обдав Терёшку теплым дыханием из широких атласных ноздрей. Тряхнул угольно-черной гривой – и коротко заржал. Прозвучало это так, что Терёшка был готов поклясться: конь что-то сказал седоку. А когда уголки губ всадника тут же тронула быстрая улыбка, парень и вовсе почувствовал себя дурак дураком. Богатырь, похоже, и в самом деле хорошо коня понял.

– Чужаки да лихие люди у нас в округе вроде не объявлялись. А прямоезжий путь есть, как не быть, – через силу выдавил Терёшка. – Если у Долгого болота свернуть и от границы топей через пущу податься, то дорогу почти вдвое срезать можно. Оврагов да буреломов там, в бору, тоже нет, кони ноги не покалечат. Только, боярин, лес в тех местах не простой. Наши мужики еще от прадедов знают: кто туда сунется, тот в чаще и сгинет.

Послышался смешок. Это хмыкнул третий всадник, хозяин статного вороного жеребца с белой проточиной на морде. В седле он сидел подбоченясь и небрежно поигрывал дорогой плетью со звенящими кольцами. Совсем молодой, безбородый еще: смоляная копна волос, дерзкий темно-карий прищур, на скулах – смуглый румянец.

– Что ж там за страх такой живет? – Усатый красавец тоже недоверчиво усмехнулся: – Чудо-юдо двенадцатиголовое, что ли, – вроде тех, какие в Проклятых Землях Калинов мост сторожат?

– Не чудо-юдо, – Терёшка пропустил шутку мимо ушей. – Пущевик – дух лесной. Людей он не любит. Забредешь к нему в чащобу – живым не выпустит.

Тут уж черноволосый не выдержал. Расхохотался – и хлопнул по плечу всадника на соловом коне, рыжеватого плечистого бородача с перебитым носом. Подивись, мол, на скомороха.

– У вас тут, в вашей лесной глухомани, весь народишко такой трусливый – или это одного тебя, дитятко, в люльке бабкиными сказками до полусмерти напугали? – снова хмыкнул он. – А вежеству, я вижу, ты и вовсе не обучен. Хоть бы поклонился да шапку снял. Не с кем-нибудь, с богатырями великокняжескими разговариваешь!

Кровь так и бросилась Терёшке в лицо: «дитятком» мальчишку, издеваясь, называла вештица Росава, Миленкина хозяйка, которая едва не принесла его в жертву Чернобогу. Теперь он не мог слышать это слово спокойно: его трясло. А еще покраснел парень потому, что и вправду забыл от смущения поклониться великоградцам. Тут Терёшке осадить черноволосого нахала было нечем. Оставалось только огрызнуться позлее.

Тем более что нахал, глядевший на них с Миленкой с седла с пренебрежительной кривой ухмылочкой, этого заслуживал. И неоткуда было ему знать, что Терёшка дома, в родном селе, никогда не спускал обид, ни чужих, ни своих, даже парням постарше и посильнее, которые задирали слабых и дергали за косы девчонок. В семье не без урода, и среди ребятни в Горелых Ельниках парочка-тройка таких уродов тоже имелась. В драки с этими невежами и их вожаком Гринькой, сыном соседки Любуши, Терёшка, распалившись, лез первым и без оглядки. Приходил, случалось, домой с расквашенной губой или с подбитым глазом, но скоро до задир дошло, что распоясываться при «этом бешеном» – себе дороже.

– Перед таким, как ты, шапку ломать – много чести тебе будет, – мальчишка сжал кулаки, а его глаза, сузившись, аж полыхнули темно-голубым огнем. – Надулся от спеси пузырем – гляди, треснешь. Да из кольчуги смотри не выпрыгни. И из штанов.

– Да я тебя, сопляк… – скулы черноволосого побелели, и он двинул коня вперед.

– Яромир, укороти-ка язык! И ты, парень, остынь.

Зеленоглазый произнес это вроде и негромко, но в его голосе лязгнуло железо. Да так властно лязгнуло, что тот, кого он назвал Яромиром, словно бы съежился в седле. Терёшка понял: видно, он крепко ошибся, решив, что старший над четверкой богатырей – кудрявый красавец с закрученными усами, который заговорил с ними первым.

– Да как тебе не совестно, витязь, друга моего трусом обзывать, ничего о нем не знаючи! – тут уже не выдержала и Миленка. Ее щеки тоже вспыхнули, голос зазвенел. Вороной Яромира аж всхрапнул – и прижал уши. – Какой ты вояка, мы еще не видели. А он, чтоб тебе ведомо было, меня от вештицы спас! И с ее слугами-навями схватиться не побоялся, вот! На левом плече у него от когтей мертвяка четыре шрама остались, а у тебя они есть ли уже – отметины, в бою добытые?

– Постой-постой, девица-душа, – прервал задохнувшуюся от возмущения Миленку зеленоглазый. – Это каким же оружием он в одиночку с вештицей справился?

– Не в одиночку, – того, чтобы ему приписывали чужие заслуги, Терёшка допустить никак не мог. – Мне она помогла. Ты, боярин, не гляди, что Миленке всего пятнадцать годков. У нее и бабка лучшей на селе знахаркой была, и сама она волшбу творить умеет. А еще нам одна моя знакомая пособила.

Он вынул из ножен отцовский нож и протянул рукоятью вперед наклонившемуся с седла зеленоглазому.

Знак Китеж-града на рукояти, в серебряной обоймице которой блеснул полупрозрачный синий камень, тот увидел сразу. Брови богатыря внезапно сдвинулись, а усач снова протяжно присвистнул.

– Знакомая твоя, парень, – никак Охотница из Китежа? – спросил он.

– Нет, – Терёшка покачал головой. – Берегиня. А Охотником у меня отец был, он давно погиб, я еще не родился. Вот мы и решили с Миленкой в Китеж отправиться, расспросить про него. А то я даже имени его не знаю.