– Откуда их разом столько, мать моя лешачья бабушка? – выдохнул Василий.

Это и вправду было странным: обычно болотники такими стаями не охотятся. Добычу они, затаившись в трясине и прикинувшись кочками, подкарауливают всё больше поодиночке. Редко когда – по двое-трое. А тут, вдруг подумалось выхватившему из ножен отцовский нож Терёшке, тварей как будто нарочно кто-то в стаю сбил и натравил на отряд.

Увидев появившихся из тумана людей, болотники оскалились и зашипели. Манки на лбах гадов забеспокоились, задергались, а ловчие огоньки еще ярче налились, как гноем, мертвенным желто-зеленым сиянием. Но пускать в ход волшбу манков, которая лишает еду воли, болотникам было уже незачем. Вот она, желанная добыча, совсем рядом – бери да рви когтями и зубами. На всех хватит сладкой человечины, чтобы нажраться досыта, сделать запасы впрок – и, когда ударят морозы, заснуть в трясине до весны с туго набитым брюхом.

Терёшка даже не думал, что эти раздувшиеся, неповоротливые и неуклюжие на вид огромные туши могут двигаться так быстро. Пять тварей метнулись вперед, окружая людей. На Добрыню набросились сразу две, и в воеводу полетел целый рой метательных бусин-огоньков. В цель не угодила ни одна. Терёшка даже не успел понять, как Никитич от них уклонился: так быстро и легко двигался высоченный плечистый богатырь. Пять или шесть бусин он играючи отбил двумя ловкими взмахами меча. Левой рукой с факелом увел удар когтистой перепончатой лапищи в сторону и обрушил меч на короткую толстую шею болотника. Хлестанула струей темная кровь. Голова гада слетела с плеч, а следом тяжело рухнуло наземь тело. Булат блеснул снова – и разрубил от плеча до пояса вторую тварь. Одним ударом.

Третьему болотнику вогнал в брюхо копье Молчан, заслонив собой Миленку. В морду четвертому полетел брошенный Василием факел. Тварь взвыла, попыталась прикрыться левой лапой, на которой тускло сиял браслет из болотных огоньков. Меч Василия отсек ее вместе с браслетом. Вторым ударом побратим Добрыни отрубил чудищу манок, едва не хлестнувший Казимировича по глазам, и следом с хеканьем всадил меч в шею твари.

От огонька, что швырнул в него пятый болотник, Василию удалось увернуться. Светящаяся пакость мелькнула над плечом богатыря и чуть не угодила в лицо Миленке, но Молчан рывком отшвырнул девчонку себе за спину, а вот сам не уберегся. Огонек врезался великоградцу в грудь и лопнул зеленым пламенем, разбросав искорки, часть которых мгновенно впиталась в человеческое тело. Молчан пошатнулся, у него подкосились колени.

Миленка подскочила к нему, обмякшему и оседающему в грязь. Прижала к себе голову богатыря и обхватила его виски ладонями. Ее губы зашевелились, что-то зашептали, и тут еще одна тварь сочла раненого с девчонкой легкой добычей. Терёшка, не раздумывая, кинулся гаду наперерез. Вспомнилась драка с мертвяком-анчипыром, которому он, подкатившись в кувырке под ноги, подсек ножом сухожилия под коленями, только вот удалось бы подобное с болотником или нет, узнать Терёшке не довелось. Отвлечь гада он сумел: болотник быстро, при всей своей неуклюжести, развернулся к новой цели. Парень еле уклонился от метательной бусины, которую почти в упор швырнула в него тварь, хорошо, он вовремя пригнулся. Чуть не растянулся плашмя, споткнувшись о кочку, но всё же удержался на ногах и даже факел как-то умудрился не выронить. А дальше… Дальше дорогу нечисти заступил Добрыня.

– Парень, в сторону! – велел он.

Терёшка сам не понял, как повиновался. Торопливо отскочив, он обернулся на какой-то шум, и у него от увиденного аж внутри похолодело. Шестой болотник, помельче других, не торопился помогать собратьям. Видно, сообразил, что еда им попалась слишком уж зубастая, и этак можно не только голодным остаться, но и самому получить. Норовя сбежать, гад подался в сторону, и тут ему повезло…

Неистово выругавшись, Терёшка во весь дух кинулся к дереву, к которому прислонился раненый Яромир. Дошлый болотник явно собирался переломить беспомощной добыче шею и уволочь ее под шумок в топь, чтобы ни с кем не делиться. Зеленые лапы уже тянулись к горлу богатыря… да не дотянулись! Послав к худам молнией мелькнувшую мысль о том, что с ножом, пусть и зачарованным, против таких клыков и когтей в ближнем бою не выстоять, Терёшка от души ткнул болотника факелом в глаз. Тот с визгом схватился за уродливую морду, и тогда парень полоснул его ножом по предплечью.

– Получи, тварина!.. – с ненавистью выдохнул он.

Из пореза на толстой бородавчатой шкуре густо хлынула черная кровь. И, на счастье Терёшки, этот болотник, видать, самый молодой в стае, оказался еще и самым трусливым. Снова визгливо и жалобно хрюкнул, попятился и плюхнулся спиной вперед в трясину. Чавкнула, как всхлипнула, темная топь, но больше никто из болотников в трясину живым не ушел. У камышей тоже всё было кончено.

– Спасибо… рыжий… – еле слышно прохрипел Яромир.

Терёшка вновь метнулся к нему – и охнул от натуги, подставляя раненому плечо. Баламут тяжело дышал, его лицо было иззелена-бледным и мокрым от пота, а разодранный в лохмотья правый рукав весь набряк кровью. На правом бедре молодого боярина, чуть пониже края кольчуги, тоже расплывалось кровавое пятно. Достали Яромира, похоже, и когтями, и зубами.

Первым к парням подбежал Добрыня. Высвободил меч из здоровой руки Баламута и осторожно завел ее себе за плечо. С другого бока, отстранив Терёшку, застонавшего Вышеславича подхватил Молчан; сам он от обездвиживающих чар болотного огонька уже оправился, помогла Миленкина ворожба. Все, что оставалось Терёшке, это подобрать Яромиров меч. Широкий клинок был заляпан черной кровью: кто-то из болотников успел-таки получить от молодого богатыря на орехи.

– Плащ, плащ расстелите, где посуше, да кладите его, – засуетилась возле нового раненого Миленка. – Кровь заговаривать буду.

Юркую мелкую тень, метнувшуюся в этот миг из-за кучи полусгнившей листвы к трясине, никто не заметил. Кроме Терёшки. Только у него одного в отряде и был дар видеть нечисть, которая, когда ей надобно, умеет становиться незримой.

– А ну стой! – крикнул Терёшка, прыгнув наперерез кому-то мелкому.

Нет, не примерещилось ему вечером ничего: эта тварь и следила за ним из камышей. Она-то, к ведунье не ходи, болотников на них и навела.

Паршивка пискнула, оскалилась, заметалась и со страху забыла, что нужно оставаться невидимой. Отскочила назад, ткнулась прямо в ноги Василию, который и сгреб ее ловко за шиворот.

– Кикимора, никак, – ахнул Казимирович. – Ах ты ж пакость!

Выглядела добыча жалко. Тощенькая, крохотная, скрюченная, горбатая, с рябой мордочкой, на которой злобно сверкали блестящие, навыкате, глазки. Длинный нос дергался, на голове из растрепанной копны жестких волос, вкривь и вкось повязанных драным платком, торчали козьи рожки. Одета кикимора была в замызганный, истрепавшийся в лохмотья сарафан, и в этих лохмотьях Терёшке вдруг почудилось что-то очень знакомое.

– Кто такая да откуда? Говори живо! – прикрикнул Терёшка на верещавшую как резаная кикимору.

Та аж замолчала, задохнувшись от возмущенной злости, а затем пискляво заорала, снова оскалив мелкие острые зубы: