Петр вез в телеге также только две важные для него вещи: отцовский боевой топор и самострел.

Казалось, что все складывается удачно, однако тут начались совершенно необъяснимые явления.

Не доезжая версты до монастыря, они встретили обоз с припасами для полка Хворостинина. На передней телеге ехал Иллиодор. Рядом с ним сидел молодой парень. Парень был крупного телосложения, немного похожий лицом с виду на ломовую лошадь; его худое лицо с широким носом обрамляли длинные черные волосами, перехваченные на высоком лбу черной льняной лентой; коричневые глаза ярко горели. Это был тот самый Федор Конь, про которого думал во время визита Хворостинина авва Дормидонд. Он вызвался поехать с Иллиодором помочь довезти смоленским ополченцам припасы и снаряжение. На их телеге была погружена передвижная церковь-шатер и все необходимые для богослужений принадлежности.

Остальными пятью телегами управляли приписанные к монастырю мужики. В их телегах лежали мешки, полные сухарей и круп, стояли бочки с соленым мясом и салом, корзины с сушеной рыбой. Все монастырские мужики были вооружены топорами и рогатинами.

Иллиодор рассказал, что как только их обоз отъехал от ворот, к монастырю прискакали ногайцы, которые гнались за бежавшими от них окрестными крестьянами. Поэтому попасть в монастырь в ближайшее время будет невозможно.

Посовещавшись, решили ехать окружным путем, через Преображенье, к дому Петра, где тот сможет забрать мать и сестру, а потом схоронить всех женщин и детей глубоко в лесу, в охотничьей сторожке кузнеца.

Тогда можно будет вести обоз к гуляй-городу. Петр надеялся также на то, что у дома они встретят отряд немецких рейтар, которых туда недавно повел Степан.

Подъехав через несколько часов пути по лесной дороге к Преображенью, путники увидели, что в селе недавно побывали ногайцы.

Деревянная церквушка горела, избы стояли с распахнутыми настежь дверями. Людей нигде не было видно. По единственной сельской улице расхаживал бесхозный поросенок и жалобно хрюкал. Бедное животное грабители не забрали с собой, поскольку свинина считалась у них «нечистой» пищей.

Как потом выяснилось, утром на службу в храме собрались все жители окрестных деревень. После окончания службы Борис и Глеб Кузьмины забрались на спор, кто быстрее, на колокольню. Сверху они увидели, что вдалеке по дороге к селу скачет отряд вооруженных кочевников. Сорванцы не растерялись и ударили в колокол. Привыкшие к постоянным сигналам тревоги – набату – селяне сразу же побежали укрываться в ближайший лес. Священник Кирилл остался в храме, чтобы не допустить поругания святынь.

Теперь священник лежал на пороге церквушки, крепко прижимая к груди, почерневшую от времени икону Спасителя. Голова священника была глубоко рассечена саблей, но на лице сохранилось спокойное выражение – уверенность в том, что он умирает за благое дело.

Судя по всему, священник мешал ногаям выносить из храма священные сосуды и обдирать серебряные оклады с икон, и те его за это зарубили.

Петр, рискуя попасть под падающие с крыши храма горящие бревна, взял под руки и оттащил от двери церкви бездыханное тело своего духовного отца.

Иллиодор подобрал упавшую на землю из холодных рук отца Кирилла икону. Только они это сделали, как обвалилась прогоревшая перекладина на церковной колокольне и на землю, жалобно звякнув, упал небольшой медный колокол.

Невдалеке от горящей церкви Петр принялся рыть могилу, чтобы упокоить прах священник. Отцовской боевой секирой он резал мягкую песчаную почву, а потом руками вытаскивал ее из ямы наружу. Мужики хотели ему помочь рыть могилу, но он от их помощи отказался.

Иллиодор отпел отца Кирилла, его тело положили в могилу, покрыли сверху куском полотна, оказавшимся в одной из телег, и засыпали землей. На могильной насыпи соорудили из березовых жердей православный крест с двумя поперечными перекладинами. На верхней перекладине креста, на зачищенной топором плоской поверхности Петр вырезал ножом надпись: «Рабъ Божий Кириллъ. Лета 7080 года».

Петр хоронил своего духовного наставника умело и быстро, хотя ранее никогда не делал этого. Вечно улыбающееся лицо юноши стало серьезным, слез на глазах не было. Плакали только женщины, которые вдруг остро почувствовали, какая опасность нависла над ними, над их близкими, да и над всем русским народом.

Иллиодор смотрел, как Петр вырезает надпись на кресте и думал: «Сколько мне еще предстоит отпеть душ невинно убиенных христиан этим летом? А сколько воинов могло бы без отпевания лечь в мать-сыру землю? Правильно, что Дмитрий Иванович убедил меня принять священнический сан. Правильно, что я везу к воинам шатер-церковь и буду служить на поле боя».

Петр закончил вырезать надпись на перекладине, встал с колен, трижды перекрестился, поклонился могиле Кирилла и что-то про себя прошептал. Может молился, а может клялся отомстить за смерть своего духовного отца.

Постояв еще несколько мгновений после этого у могилы, сын кузнеца сказал:

– Поехали. Надо спешить.

Присутствовавшие сразу послушались его, поскольку поняли, что этот пятнадцатилетний юноша взял на себя ответственность за них, за голодных воинов, которые сражаются где-то там, в гуляй-городе, да и за весь русский народ.

Упавший с колокольни медный колокол Иллиодор положил в свою телегу, подумав, что он будет совсем не лишним в воинском стане. Потом колокол надо будет отвезти обратно в село и повесить на восстановленной колокольне. То, что храм с колокольней будет отстроен заново, и в нем будет служить новый священник, он нимало не сомневался.

Обоз тронулся в путь. Федор Конь, испытавший душевное потрясение после похорон Кирилла, спросил у сидевшего рядом с ним Иллиодора:

– Отче, что мне дальше делать? Всю свою недолгую жизнь я прожил в монастыре, но не лежит у меня сердце к служению Богу. Мечусь я из стороны в сторону. Вот, еду помогать воинам защищать родину от ворогов. Буду биться, как смогу, но и к воинскому делу у меня не лежит душа.

– Видел я, как ты заканчивал строить монастырскую трапезную, – отвечал ему Иллиодор. – Душа у тебя к строительному искусству лежит. Вот и следуй ее зову. Учись зодчеству. Вот, по случаю, у меня и книга для тебя подходящая есть.

Иллиодор достал из своей холщовой сумки второй толстый фолиант из тех, что ему передал печатник Иван Федоров во Львове. Это был труд римлянина Витрувия «Десять книг об архитектуре».

– Книга эта на латыни, – продолжил священник, но я тебе ее переведу. Там и про то, как кирпич и известь готовить надо, и про то, как фундаменты устраивать, и про то, как крепостные стены и башни ставить, как храмы возводить. Видимо, Богу угодно, чтобы ты зодчим стал, раз нас вместе свел и книгу эту послал тебе через меня.

Федор Конь передал вожжи отцу Иллиодору и стал с жадностью рассматривать рисунки зданий и сооружений, украшавшие фолиант. Погасшие было после похорон отца Кирилла глаза его опять ярко засветились. Рисунки он рассматривал долго, ничего не говоря.