Алисия Маркова

После урока мы разговорились. Алисия, пожелав мне благополучия в Англии, поинтересовалась, не нужно ли чем-нибудь помочь. Я, поблагодарив, ответила, что все и так замечательно. И тогда Маркова спросила, не хочу ли я поклониться памяти Анны Павловой. Я, конечно же, с радостью согласилась, и Маркова взялась быть моим гидом.

Звенят ключи. Перед нами раскрываются тяжелые дубовые двери. Алисия и я погружаемся в полумрак, наполненный волнующим запахом вечности.

С нами – менеджер лондонского крематория «Голдерс-грин». Без него получить доступ сюда, в главный колумбарий, именуемый «Сад памяти», мы бы не смогли.

Он включает люстру:

– Взгляните, вот она…

Луч света падает на мраморный кубок в арочной нише. На нем выбита скупая надпись на русском и английском: «Анна Павлова». Ниже – такая же урна, но из зеленоватого оникса: «Виктор Дандре». Они неразлучны и после смерти – великая русская балерина и спутник ее жизни, муж, импресарио, с кем она была вместе два десятилетия.

Я стою в лондонской усыпальнице, а в памяти невольно всплывает история, которую рассказывал мне Асаф. Шел 1930 год. Асаф – во втором своем заграничном турне по странам Балтии, на этот раз не с Викториной Кригер, а с Татьяной Васильевой, молодой солисткой Большого.

И надо же! В Риге концерт моего брата увидел брат Виктора Дандре. Думаю, он написал Виктору: так, мол, и так, на международной сцене появился незаурядный балетный талант. Не хочешь ли пригласить этого Мессерера в партнеры Анне?

Во всяком случае, из Лондона Асафу вскоре пришло письмо. Дандре предлагал ему ни много ни мало… трехгодичный контракт на мировые гастроли с Анной Павловой!

Похоже, Виктор уже все продумал. Асаф должен танцевать с великой балериной па-де-де из «Дон Кихота» и менуэт, в котором Павлову обычно видели с Александром Волининым и Лаврентием Новиковым, ее постоянными партнерами. Помимо того, Асафа просили выступить с ее дублершей в «Коппелии» и обязательно включить в программу гастролей свой номер «Футболист».

Турне с Анной Павловой предстоит кругосветное, восторженно писал Дандре. Начнем с Австралии…

Увы, Асаф не смог воспользоваться этим, пожалуй, самым звездным шансом в его жизни. Провести три года за границей в ту пору ему никто бы не позволил. Жаль…

А вскоре из Гааги прилетела траурная весть: Павлова внезапно скончалась. Зимой 1931 года она ехала железной дорогой на европейские гастроли, и с поездом случилась авария. Балерина не пострадала, но в вагоне на сутки отключили тепло. Когда добрались до Голландии, где начинался очередной этап гастролей, ноги уже не держали, дыхание срывалось. Жесткую пневмонию тогда лечить не умели…

Виктор Дандре растерялся – где хоронить? Парижские знакомые настаивали: у нас, в Париже. Но Дандре знал лучше кого бы то ни было: Анна считала своим домом не Париж. И даже не Санкт-Петербург.

Ее дом был в Англии.

Лондонские друзья-балетоманы подарили мне открытку. На ней – слова Павловой: «Пробыв короткое время в этой стране, я скоро поняла, что Англия – духовный дом мой. Только здесь смогла я обрести абсолютное отдохновение и покой, здесь я могу скрыться от суматохи и суеты, здесь могу уединиться с моими лебедями. Стало быть, именно в Англии нашла я, наконец, после долгих поисков и разочарований, идеальное, по моим ощущениям, место. Во всем мире, чувствую я, не может быть другого дома, приносящего такое спокойствие и удовлетворение, как мой дом, в двух шагах от величайших городов мира».

Это об Айви-хаус, что переводится «Дом в плюще». Об очаровательном доме на холме, крытом фигурной красной черепицей. Павлова и Дандре сначала арендовали Айви-хаус, а потом настолько полюбили его, что решили купить.

В доме сохранился репетиционный зал Анны Павловой. В нем, по просьбе Алисии Марковой, мне довелось дать мастер-класс. Не забуду тех моментов прикосновения к памяти великой Павловой…

«Дом в плюще» теперь не за пределами Лондона, а в самом городе, на северной его окраине. Но как он был, так и остался рядом с крематорием «Голдерс-грин», где покоится прах его хозяйки.

На этой детали я заостряю внимание потому, что урну Павловой периодически пытаются перевезти в Россию. Подобные попытки предпринимаются с 60-х годов, когда за прахом балерины охотилось советское министерство культуры, о чем мне рассказывали Дудинская и Сергеев – противники такой идеи.

В последние годы я с изумлением обнаружила: бой за урну продолжается. Какой-то российский общественный фонд доказывал британским властям: прах Павловой надо перезахоронить на Новодевичьем кладбище в Москве.

«Географическая», так сказать, логика этого предложения до меня, честно говоря, не доходит. Ну ладно бы в Петербург хотели перевезти, где Павлова родилась, где окончила школу Мариинки, стала ведущей балериной, встретила Фокина, Петипа, Дандре. Но почему, собственно, в Москву?

Гений Павловой восхищал всех, кто видел ее танец. Ее колоссальная роль в распространении по планете русской школы балета несомненна.

Искусство великой российской балерины облагородило мир, чуть-чуть приблизило его к лучшему пониманию того, что есть красота. Это не гипербола. Я убеждена в этом.

Убеждена я и в том, что, если б не переворот 1917 года, Анна Павлова танцевала бы преимущественно в России, создала свою труппу в России и похоронили бы ее в России, в Санкт-Петербурге.

Но судьба распорядилась иначе. Она распорядилась иначе и со многими другими российскими талантами. Под Парижем, например, есть русское кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Кто там только не предан земле: Мережковский, Бунин, Некрасов, Галич, Тарковский, Нуриев…

Не эвакуировать же их всех на Новодевичье?

Во многих странах, куда приводила меня моя педагогическая одиссея, я сталкивалась с людьми, очарованными Павловой, с целыми труппами, возникшими по следам ее гастролей, судьбами, претерпевшими поразительные метаморфозы под влиянием ее искусства.

Одним из таких людей стал тринадцатилетний мальчик по имени Фред Аштон.

В далеком Перу, в городе Лима – родители Фреда служили дипломатами в соседнем Эквадоре, – маленький англичанин увидел в 1917 году выступление Анны Павловой, гастролировавшей тогда по Южной Америке. Это раз и навсегда решило его судьбу. Павлова впрыснула в него свой «яд», и к концу того вечера он захотел танцевать.

Потом Аштон учился у Леонида Мясина, основавшего в 1921 году маленькую студию в Лондоне на Оксфорд-стрит. Потом была Мари Рамбер.

Но искрой, из которой возгорелся огонь, была Павлова.

Сэр Фредерик Аштон считается отцом английской хореографии с ее романтизмом и лиричностью. Его музами были Алисия Маркова и затем Марго Фонтейн. Его балеты «Золушка», «Сильвия», «Ундина», «Тщетная предосторожность», «Сон в летнюю ночь» и многие другие – он творил более трех десятилетий – продолжают, по мнению здешних критиков, «классическую традицию XIX века».