– Оуги,– начал было Эл Конн,– если б ты только…

– Ну нет, и ты, дружок, не узнаешь ее имени! – выкрикнул Принс.

Палмер воспользовался минутой нового пароксизма хохота, пересек комнату и уселся в кресло прямо против Калхэйна. Эффект был такой, как если бы в комнату вошел проповедник или супруга одного из присутствующих. Воцарилось напряженное молчание, и Палмеру вдруг пришло в голову, что когда попадаешь в среду малознакомой тебе тесной компании, то получаешь определенные преимущества и обретаешь нечто вроде права вето.

Все четверо настороженно воззрились на Палмера. Несмотря на свой немалый опыт, они не сразу нашлись, как разрядить создавшуюся напряженность. Наконец Конн опять засмеялся, только уже по-другому, будто вспомнил что-то забавное, но не имеющее никакого отношения к пошлой истории Принса.

– А я вот что скажу,– назидательно проговорил он,– покуда мы еще не утратили способности смеяться, жизнь чего-нибудь да стоит!

Теперь Бернс, как хозяин дома, взял на себя инициативу руководить дальнейшим развитием действия и перешел ко второму акту этого спектакля.

– Итак, весельчаки,– сказал он,– напоминаю вам, что до открытия следующей сессии законодательного собрания в Олбани осталось ровно полтора месяца.

– Ой-ой, беда! – простонал Калхэйн, с комической беспомощностью воздев к небесам свои огромные ручищи.

– Мак прав,– глубокомысленно заявил Конн.– Нам не избежать схватки, так или иначе придется разрубить этот узел: или даешь рыбу, или сматывай удочки!

Палмер с любопытством посмотрел на этого человека с алчными глазами. Не всякий сможет в одной фразе перемешать две метафоры и заключить их еще третьей – абсолютно не к месту.

– Насколько мне известно,– начал Палмер,– во-первых…

– Оуги, дорогуша,– перебил его Бернс, обернувшись к Принсу: – Ты ведь, кажется, куда-то спешил?

Принс сразу вскочил со своего места. Его мгновенная реакция подтвердила догадку Палмера, что репортер только и ждал этого сигнала.

– Да, да, сегодня же четверг, Мэкки,– торопливо проговорил Принс, направляясь к двери,– и у меня чертова куча всяких дел, я пошел.

– Ладно.– Бернс взял репортера за локоть, и они оба скрылись в вестибюле. Вскоре Палмер услышал, что они заговорили в несколько повышенном тоне, не то что ссорились, а просто, видимо, в чем-то не сошлись мнением. Палмер встал и подошел к бару, будто для того, чтобы добавить льду в свой бокал. Отсюда он мог видеть оживление жестикулирующего Бернса; он держал в руке большой черный бумажник. В конце концов Бернс пожал плечами, вынул ассигнацию и отдал Принсу, который спрятал ее в свой бумажник, почти такой же формы, как у Бернса. Палмер добавил еще кубик льда себе в бокал и вернулся на место.

– Насколько я могу судить,– начал он снова,– первое, что нам надо сделать…

Калхэйн медленно покачал головой, улыбнулся Палмеру и несколько раз поднял и опустил свои мохнатые брови.

Дверь в прихожую закрылась, и Бернс вернулся в гостиную, пряча на ходу бумажник во внутренний карман.

– Все на один лад,– пробормотал он, усаживаясь рядом с Палмером и кладя руку ему на колено.– Нельзя им доверять.

– Даже если они у вас на содержании? – спросил его Палмер.

Молчание нарушил громкий лающий смех Конна.

– Ждем от тебя ответа, милый Мэкки,– сказал он.

Бернс ухмыльнулся с притворным простодушием и столь же притворным огорчением. Его узкие ноздри при этом раздулись.– Для меня,– протяжно заговорил он,– нет более презренной профессии, чем профессия газетчика. Среди них, возможно, найдется несколько честных людей. Но знайте, дитя мое, вы и пары слов не успеете сказать о продажности политиков, полицейских или бизнесменов, как у газетчиков уже готова целая книга.

– Странно слышать это от человека, который занимается рекламой и прессой,– заметил Палмер.– Вы хотите сказать, что большинство из них продажны? Или что вы сами подкупили большинство из них?

– Это уже профессиональная тайна,– ответил Бернс.

– Я интересуюсь этим, как банкир,– возразил Палмер.– Мне известно, сколько вам платят, и я опасаюсь, что при таком количестве непредвиденных расходов никаких денег вам не хватит.

– Не тревожьтесь за Бернса,– откликнулся Конн,– этот парень все равно что кошка: падает на все четыре лапы.

– И не забудьте еще о девяти жизнях,– мрачно добавил Калхэйн.

– Мне все же интересно,– настаивал Палмер, стараясь говорить дружелюбно, без тени превосходства.– Почему вы так ополчились на прессу? Неужели все они продажны? И если так, чем вы это объясните?

Бернс начал с того, что скорбно покачал головой, и только потом заговорил:

– Может, вы и найдете среди них таких, кого ничем не подкупишь. Но их много не наберется. Почему? – Он встал и начал вышагивать по комнате своей уверенной, упругой походкой.– Знаете ли вы, сколько эти ребята получают в неделю? Даже по контракту?

– Существует множество людей с очень скромным заработком,– возразил Палмер,– но это не значит, что любого из них можно подкупить.

– Это верно, однако не все они обладают могущественными возможностями газетчиков – вот что развращает, лапочка,– пояснил Бернс.– Не только нужда в деньгах, но и возможность создать нечто стоящее в обмен на них. Полицейские тоже обладают определенной властью. Но полицейские – это в основном ребята с образованием не выше среднего. В газетах же в наше время нередко встречаешь людей, окончивших колледжи, а некоторые имеют даже по две ученые степени. Полицейский схватит у тебя мелкую взятку и удерет с ней, как воришка, но у парня из газеты – мания величия. Ему подавай что-нибудь почище. Его не всегда можно подкупить при помощи одних только денег. Существуют три соблазна, перед которыми ему не устоять: деньги, власть и честолюбие. Из них быстрей всего съедает его честолюбие. А если разобраться по существу, что представляет из себя газетчик? Он видел слишком много фильмов, прочел слишком много всяких историй и влюблен в самую мерзкую из всех профессий в мире. И до тех пор пока он влюблен в нее, ему никогда не выкарабкаться наверх. А пока он не выкарабкается, честолюбие будет подтачивать его изнутри. Он видит других парней – своих сверстников, достигших власти, славы, богатства. А он пригвожден к работе, которая дает ему несколько несчастных долларов в неделю. А что это за работа? Ему приходится копаться в чужом грязном белье, стряпать репортажи из чужих плевков. А если ему когда и попадется стоящий материал – он не сможет его напечатать. И он это знает. Те, кто стоит над ним, уничтожат его, если только он осмелится это опубликовать. Итак, вот его портрет: юношеские мечты прокисли, надежды утрачены, его снедает зависть, ему опротивела вечная борьба за положение в обществе – что ж удивляться, если он становится продажным?

Наступило молчание. Калхэйн чуть слышно усмехнулся.

– Черт бы тебя драл, Мак,– буркнул он,– ведь то, что ты говорил, можно сказать о любом человеке на земном шаре!