— Айседора, тут возникли какие-то сложности, вот инспектор, — представил он подошедшего вместе с ним чиновника. Инспектор отдал честь.

— Мисс Дункан, мистер Езенин, энд?.. — глянул он на Ветлугина.

— Ветлугин. Я их секретарь, — с готовностью представился Ветлугин.

— О’кей! Всем надлежит остаться на борту «Парижа» до следующего утра, а утром проследовать на Элис-Айленд для встречи с представителями специального бюро расследования! — выпалил он скороговоркой, отдал честь, повернулся и ушел.

Увидев недоумение и растерянность на лицах прибывших знаменитостей, репортеры вновь засыпали Дункан вопросами:

— Вам объяснили причину задержки, мадам Дункан?

— Нет, инспектор лишь прозрачно намекнул, что действует в соответствии с какой-то инструкцией, полученной из Вашингтона! — Айседора уже оправилась от растерянности и безмятежно улыбалась.

— Возможно, туда поступили сведения, что Айседора Дункан и ее русский муж прибыли в Штаты с целью большевистской агитации? — ехидно задал вопрос один из газетчиков, приготовившись записать ее ответ.

— Ерунда! — громко засмеялась Дункан. — Никакой политики, никакой пропаганды! Мы работаем только в области искусства! Сергей — не политик, — с любовью поглядела она на мужа. — Он великий поэт! Он гений! Мы верим, что душа России и душа Америки близки к тому, чтобы понять друг друга!

Есенин обнял свою жену и одобрительно улыбался каждому ее слову. Оба казались настолько влюбленными, что трудно было этого не заметить.

— Скажите правду, — не унимался газетчик, — ваш муж, молодой русский поэт, — революционер?

— А вы что, не любите революционеров? — сама задала ему вопрос Дункан. — Вы меня удивляете! Я всегда думала, что наша великая страна началась с революции, в которой мой великий дед, генерал Вильям Дункан, сыграл выдающуюся роль! — с гордостью заявила Айседора, вызвав аплодисменты и одобрительные возгласы окружающих. Посрамленный газетчик хотел было задать еще один провокационный вопрос, но его оттеснил галантный капитан корабля Мора:

— Господа! Ничего страшного не произошло! Я поручился за супругов Есениных перед иммиграционными властями и пригласил их остаться на борту «Парижа» в качестве моих гостей! Прошу вас, мадам Дункан!

— Браво, Мора! Мерси! Viva la France! — воскликнула Айседора, направляясь за ним и держа под руку Есенина.

— Элис-Айленд! Что это значит? — спросил Есенин, когда наутро, в сопровождении гвардейцев, их привели в таможенный офис.

— «Остров слез»! Yes! Так прозвали в народе, — с грустью объяснила мужу Дункан.

— Вот тебе и свобода с факелом! — хохотнул Есенин, наблюдая, как роются в их багаже и тщательно проверяют все вплоть до белья. — Как в кутузке у нас, всего обшарили! Изадора, тебя тоже лапали? — показал он жестами.

— Yes! Мне стыдно за мою страну! Боги могут смеяться! Айседора Дункан, которой мир обязан созданием нового искусства танца, зачислена в опаснейшие иммигранты! Мой бог!!! — закрыла она лицо руками.

— А ты говорила. Бога нет! — пожалел ее Есенин, ласково погладив по голове.

— Ветлугин, глянь, это же Миргород, как у Гоголя! — прыснул от смеха Есенин, подняв глаза на вошедшего чиновника. — «Сейчас прибежит свинья, схватит бумагу, и мы спасены!..»

— Никакая свинья не спасет, мистер Езенин! — невозмутимо произнес чиновник на русском языке. — Подойдите к столу и отвечайте на вопросы!

Есенин растерялся от неожиданности и с опаской подошел к столу, ошеломленный чистой русской речью этого американца.

— В Бога верите? — задал он вопрос, уставив в Есенина немигающий взгляд. Есенин с надеждой оглянулся на Ветлугина.

Тот утвердительно закивал головой.

— Да! Да! — ответил Есенин.

— Какую власть признаете?

— Дело в том, что я поэт, — начал сбивчиво объяснять Есенин, — в политике ничего не смыслю, да, по большому счету, она мне не нужна… совсем не нужна…

— Как так? Отвечайте по существу! — прервал его чиновник.

— Ну, в общем… как ее, — пытался найти правильный ответ Есенин, — народную власть признаю. Я всегда за народ! — добавил он уверенно.

Чиновник недоверчиво покачал головой:

— Повторяйте за мной слова клятвы: «Именем господа нашего Иисуса Христа обещаю говорить чистую правду и не делать никому зла!»

— «…и не делать никому зла!» — слово в слово повторил за ним Есенин.

— Обещаю ни в каких политических делах не принимать участия! — продолжал чиновник.

— Обещаю! — коротко сказал Есенин.

— Повторите слово в слово, — строго потребовал чиновник.

— «Обещаю ни в каких политических делах не участвовать», — поспешил исправиться Есенин.

— Под сим распишитесь! — А когда Есенин расписался, протянул ему еще одну бумагу:

— А вот тут распишитесь, что не будете петь «Интернационал».

— Не буду петь «Интернационал», — повторил Есенин и расписался.

Айседора облегченно вздохнула, когда Есенина отпустили и он, вытирая выступивший на лбу пот, уселся на скамью.

Вслед за Есениным подписку дала Айседора. Проделала она это с таким высокомерным презрением, что даже видавший виды чиновник смутился.

— Мистер чиновник, я не люблю Россию! — начал Ветлугин, когда очередь дошла до него. — Я бесконечно равнодушен к судьбе моих родных, у меня нет друзей, есть только собутыльники! Шучу! — прохихикал он.

— Здесь не место для шуток, мистер Ветлугин, — грубо оборвал его чиновник.

— Простите, я забыл, что это Элис-Айленд! — скорчил он плачущую физиономию.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Баба с факелом! Символ Свободы! Твою мать! — хохотал Есенин, когда они покинули таможенный офис и на выходе их встретила шумная толпа.

— А свинья все-таки нас спасла… Мы свободны! — ликовал Ветлугин и хвалил Есенина: — Ты все хорошо говорил, Сергей! Молодец!

— Мне никогда не приходило в голову, что здесь люди могут задавать такие нелепые вопросы! — оправдывалась Дункан за всю Америку.

Когда чемоданы были погружены и все трое уселись в открытый лимузин, Есенин неожиданно встал и, подняв руки в знак приветствия, прокричал в толпу, лучезарно улыбаясь:

— My love, America!

Как всякий народ, американцы тоже любили, когда иностранцы старались говорить по-английски. Толпа ответила Есенину восторженными возгласами и аплодисментами: «O! Браво, Езенин! You speak English! It’s wonderful!»

Айседора с обожанием смотрела на мужа, радуясь его успеху.

Банкет, устроенный друзьями Дункан в ресторане роскошного нью-йоркского отеля «Уолдорф Астория», где поселились Есенины-Дункан, удался на славу. Импресарио Сол Юрок стоя произнес длинный тост, больше смахивающий на политическую декларацию: