Сергей ласково улыбнулся, тронутый заботой жены. «Чем черт не шутит, — подумал он. — Может, и впрямь повезет и стихотворный сборник будет издан».

— Хорошо! Гуд! Yes! Я выйду! Как скажешь! — согласился Есенин, чем несказанно обрадовал Айседору.

Быстро переодевшись в один из своих экстравагантных нарядов, она повела мужа погулять по Бродвею.

7 октября Сол Юрок привез Дункан и Есенина в Карнеги-холл задолго до начала выступления. Чтобы пробиться через толпу поклонников, им пришлось прибегнуть к помощи полиции. Билеты были проданы заранее, а люди требовали еще! Несколько сотен толпились на улице в напрасной надежде достать хотя бы стоячее местечко.

Оставив Есенина в гримерной, Дункан пошла проверить сцену. Попросив дать свет, она придирчиво оглядела длинные занавесы, которые были освещены разноцветными фонарями, потом разулась и босиком походила по сцене. Когда появился оркестр, Айседора приветливо со всеми поздоровалась и попросила дирижера исполнить какой-нибудь фрагмент из Шестой симфонии Чайковского, чтобы послушать силу звучания. Грянул оркестр, и Айседора, молитвенно сложив перед собой руки, стала бродить по сцене, изредка импровизируя и повторяя отдельные движения. Довольная, она остановила дирижера:

— О’кей! Очень хорошо! Так будет хорошо! — Послав музыкантам воздушный поцелуй, она надела туфли и пошла за кулисы. В гримерной уже переодетый Есенин стоял перед большим зеркалом в высоких сапогах и ярко-красной рубашке. Он подпоясался голубым кушаком и вопросительно глянул на вошедшую жену: «Ну что? О’кей? Так гуд?»

— О! Yes! Любимый! Так карашо! Рашен мужик! О’кей!

Постучав, вошел дирижер. Скептически взглянув на Есенина, представился: «Натан Франко, дирижер оркестра!»

— Сергей Есенин, муж Дункан, — горько усмехнулся Есенин.

— Очень приятно познакомиться… Айседора, я хотел предложить в качестве прелюдии к вашим номерам программы исполнить несколько ранних вещей Чайковского, которыми он сам дирижировал на открытии Карнеги-холла, еще в восемьсот девяносто первом году.

— Гениально! — с восторгом согласилась Дункан. — Это настроит и разогреет публику! Я согласна, только дайте мне знак, на мой выход…

— Как же, непременно! До встречи на сцене, великая Дункан! — небрежно кивнув Есенину, дирижер вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

После третьего звонка в гримерную влетел Юрок:

— Айседора, зал переполнен! Люди ждут встречи с чудом Истинной Красоты! С Богом! Прошу! — Он распахнул перед Дункан дверь.

Айседора улыбнулась мужу и легко, словно помолодев на десяток лет, побежала по коридору к сцене.

Оставшись один, Есенин почувствовал такую невыносимую тоску, что на глаза навернулись слезы. Он прислушался к нарастающему шуму аплодисментов и первым звукам музыки. Что-то неясное, томительное, как ожидание недоброго, сдавило душу, не отпуская ни на минуту.

Он вытащил из внутреннего кармана пальто плоскую бутылку виски и жадно припал к горлышку. Сделав несколько глотков, Есенин будто оцепенел, чутко прислушиваясь к знакомому звону струн, внезапно зазвучавших в душе печально и торжественно. Это ощущение возникало в нем, когда слова по команде «свыше» выстраивались у него в голове в рифмованные строчки, только успевай записывать.

Сделав еще глоток, он спрятал бутылку и, взъерошив по-мальчишески волосы, пошел к сцене. В кулисах было полно народу. Все смотрели на волшебницу Айседору Дункан, надеясь увидеть нечто необычное, способное удивить, поразить и воскресить! Есенин, осторожно, но настойчиво раздвигая людей, протиснулся вперед. Он много раз видел, как танцует Айседора, но в этот вечер она была просто великолепна. Заметив стоящего за кулисами мужа, она резко остановилась. В ее глазах было все — любовь, радость, печаль, скорбь, отчаяние… Через мгновение она уже вновь летела по сцене, вызывая восторг своей природной грацией и волшебной магией нежных и сильных рук. Хотя все танцы сами по себе были просты и на первый взгляд безыскусны, но в ее исполнении они становились божественно красивы.

Как только отзвучали последние аккорды и Айседора застыла в глубоком поклоне, зал взорвался аплодисментами и криками «Браво!». Трехтысячная ревущая толпа поклонников стоя приветствовала Дункан.

Есенин также аплодировал и кричал: «Браво, Изадора!»

Лукаво посмотрев в его сторону, Дункан, приподняв руку, попросила внимания. Когда все утихли, она подошла к кулисе и вывела на сцену Есенина. Отойдя от него на несколько шагов и протянув в его сторону руку, Айседора громко объявила:

— Это мой муж, гениальный русский поэт Сергей Есенин! Он второй после Пушкина! Я прошу приветствовать его! — Раздались нестройные аплодисменты. — Мы с ним революционеры! Все гении — революционеры! В Америке есть то, чего нет у России, и у России есть то, чего нет в Америке.

В зале послышался ропот недовольства. Есенин молча стоял перед огромным залом, не понимая, о чем говорит Айседора. Эдакая молчащая знаменитость. Он сгорал от стыда, чувствуя всю нелепость своего положения. Айседора еще продолжала что-то страстно выкрикивать в зал, но Есенин, не поклонившись, ушел за кулисы. В гримерной, достав початую бутылку виски, он стал жадно, большими глотками, пить. Он уже допивал, когда в гримерную с охапкой цветов вошла Дункан. Увидев бутылку в руках мужа, она ахнула:

— Oh, my god! Что это? Виски! Где взял?

Бросив на пол цветы, она кинулась к нему, выхватила бутылку и разбила ее о стену:

— Ти! Don’t drink! Дал слово! Ты знайт: Америка — сухой закон!

— Плевал я на ваш сухой закон! Тьфу! — плюнул он в сторону окна. — Плевал я на твою Америку! Я русский, я Есенин! Забыла?! Я рашен поэт! — кричал Есенин.

— Ти! Russian hog! Russian хрю-хрю! — И Дункан с размаху ударила Есенина по щеке.

— Я-я-я?! Свинья русская?! Я?! — взъярился Есенин. — Ах ты, сука паршивая! — Схватив ее левой рукой за волосы, он замахнулся кулаком… но не ударил, а стал хлестать ее строчками будущего стихотворения:

— Что ж ты смотришь так… синими брызгами? Аль в морду хошь? В огород бы тебя, как чучело, — пугать ворон!.. Ты!!! До печенок меня измучила со всех сторон! Я средь женщин тебя не первую! — кричал ей в лицо Есенин —…Но с такой вот, как ты, со стервою!.. В первый раз!.. — Он швырнул Айседору на пол. — К вашей своре сучьей… мне пора поостыть! — Подойдя к вешалке, он надел пальто и шляпу.

— Серьеженька! Серьеженька! Прости! — умоляла Дункан, как побитая собачонка ползя на коленках к его ногам. Но ярость Есенина требовала иного удовлетворения.

— Пошла к чертям! Твою мать! — крикнул он и, уходя, так хлопнул дверью, что висевшее на стене зеркало упало и разбилось. Услышав шум, в гримерную вбежал Сол Юрок.

— Что случилось, Айседора? — спросил он испуганно, увидев лежащую на полу Дункан.

— Ничего!.. Есенин читал мне свои стихи! — ответила она сквозь слезы.