— А вот в этой газете? Вот — большими буквами… Е-зе-нин! Дальше что?

— Дальше: Есенин — самый веселый большевик, который когда-либо переплывал Атлантику! Что веселый — это точно! — угодливо захихикал Ветлугин.

— И ни слова о том, какой я поэт?!! — изумился Есенин. — И что я вообще поэт, а?

Ветлугин покачал головой.

— Значит, только знаменитый муж знаменитой мадам Дункан! — процедил сквозь зубы Есенин.

— Просто «муж» знаменитой Дункан, без «знаменитый»! — язвительно поправил его Ветлугин.

— Просто муж Дункан! — рявкнул Есенин и грохнул кулаком по столу. — И это обо мне? О Есенине?!

Все посетители кафе повернулись в их сторону.

— Тихо, Сергей! На нас все смотрят! — попытался остановить Есенина Ветлугин. Но тот встал и закричал что есть мочи:

Я тебе говорю, Америка,

Отколотая половина земли, —

Страшись по морям безверия

Железные пускать корабли.

Ветлугин зааплодировал: «Браво! Браво, Есенин!» Таким хитрым ходом он предупредил возможный скандал.

— Это есть рашен поэт Есенин! — перевел он кое-как, отчаянно улыбаясь и раскланиваясь по сторонам. — Брось, Сергей, не рви свою душу! Не поймут они! Давай допьем и пойдем спать. На днях у вас с Айседорой снова выступление!

Есенин пристально посмотрел на равнодушные лица сидящих за столиками американцев, и гневная вспышка угасла сама собой. «Застегни, Есенин, свою душу, здесь это не принято, как расстегнутые брюки», — подумал он с грустью.

— Ты иди, я еще посижу… Не бойся, я найду дорогу в свой номер… Иди-иди!.. — Видя, что Ветлугин колеблется, добавил: — Не волнуйся, пить больше не буду… мне еще работать… я ведь поэму пишу.

— Когда это ты успеваешь? — не поверил Ветлугин. — Где она у тебя? В отеле?

— Здесь! — постучал себя пальцем по лбу Есенин.

— Брось заливать, Сергей!.. Неужели все помнишь?

— Yes! — улыбнулся Есенин. — А потом готовое только успевай записывать! Не веришь? Хочешь, прочту?.. Про этих всех! — кивнул он на посетителей кафе. — Про Америку!.. Я про нее все понял!

Если хочешь здесь душу выразить,

То сочтут: или глуп, или пьян.

Вот она, мировая биржа!

Вот они, подлецы всех стран! —

Последние строчки он яростно крикнул, повернувшись в сторону американцев. Ветлугин испугался и умоляюще поглядел на Есенина:

— Не надо, Сергей! Я верю! Потом прочтешь, все, я пошел.

Он встал и, подойдя к бармену за стойкой, что-то сказал, показывая жестами на Есенина.

— Yes! Yes! Noy! — закивал тот в ответ.

Остановившись в дверях. Ветлугин крикнул:

— Сергей! Не потеряйся! Умоляю! А то Дункан меня разорвет!

— Бог не выдаст, свинья не съест! — махнул рукой Есенин.

Оставшись один, он сделал маленький глоток виски и, взяв газету со своей фотографией, склонился над ней, разглядывая незнакомые слова. «Ничто в по-о-олюшке… не-е ко-лы-ы-ышется…» — негромко запел он, подперев голову руками. Есенин знал за собой редкую способность, вспоминая, видеть не только прошлое, не только родных и близких его сердцу людей, но и себя самого рядом с ними. И всякий раз, на чужбине, когда наваливалась тоска одиночества, спасительные воспоминания захватывали его. Вот и сейчас, напевая незатейливый мотив любимой отцом народной песни, он видел мир, залитый солнцем, безбрежный и добрый. Перед ним открылся простор до самого горизонта, привиделось родное Константиново на крутом берегу Оки и изба, где живут его горячо любимая мать с сестренками и отец, вечно переживающий за судьбу сына…

— Sorry! Russian! Good luck!

Чужая речь вернула его к действительности. Есенин поднял голову и увидел перед собой черное лицо. Огромный негр, добродушно улыбаясь, подсел к нему за столик.

— О черт! — вздрогнул Сергей. — Черный человек! Черный человек! Чего тебе? Испортил песню, дурак!

— Yes! Yes! Sorry, mister?.. — негр ткнул пальцем в Есенина.

— Мистер Есенин!

— Mister Ezenin! — повторил негр. — Sorry… please? — Он просительно поглядел на бокал с виски.

— Выпить хочешь? Это я понял… Валяй, пей, я угощаю! Плиз! Твою мать! — подвинул ему Есенин бокал. — Давай! Дриньк!

— Yes! — Негр не заставил себя долго упрашивать и одним глотком осушил бокал.

— Ты, я вижу, не дурак выпить! — засмеялся Есенин. — Ничего… пей! В России тоже многие пьют за мой счет! Эй! — поманил он рукой официанта. — Еще виски! Yes! Две порции, — поднял он два пальца.

Когда виски было подано, Есенин взял свой бокал.

— Будь здоров! Как тебя там? Май нейм Езенин! Твой нейм? Как тебя зовут, черный человек?

— Yes! — догадался негр. — I am Jim! Jim!

— Ну, хрен с тобой! Джим так Джим, — чокнулся с ним Есенин.

Допив остатки, он встал и, придвинув к негру газеты со своими фотографиями, стукнул по ним кулаком.

— Рашен я! Русский поэт Сергей Есенин! Все! Адье! Скучно мне, брат, с тобой… Гуд бай, Америка! Гуд бай, Джим! Эй, официант! — свистнул он пронзительно. — Ко мне, сюда!

Мгновенно подлетевший официант склонился в почтительном поклоне. Видимо, Ветлугин, наврав про Есенина что-то необыкновенное, испугал их.

— Вот, я плачу… Сколько? Счет? — достал Есенин пачку банкнот.

Расплатившись и дав официанту на чай, он жестко сказал, показывая на негра:

— Мой друг… май френд Джим… в общем, он пусть все это, — он показал на оставшееся в бокалах виски, — допивайт! Yes? Понимайт? Компрене ву?

— Yes! Yes! — закивал, улыбаясь, официант и пододвинул все бокалы к негру.

— Гуд бай, Джим! — потянул Есенин руку на прощанье.

— Good buy, mister Ezenin! Thank you! Russian! — благодарно тряс негр есенинскую руку своими черными пальцами и низко кланялся.

Проходя между столиками, Есенин запел: «Выхожу один я на дорогу… сквозь туман кремнистый путь блестит…» А в голове билась, как птица в клетке, мысль: «Домой пора! Домой! В Россию!»

Он вышел на улицу. В тесноте каменного хаоса неба почти не было видно. Мимо куда-то спешили люди, и никому до него не было дела. Глубокая задумчивость опять охватила поэта. Лицо посерело словно от непреодолимой усталости. Не обращая внимания на отчаянные сигналы водителей, он пересек улицу и вошел в отель.

— Живой! Живой! Серьеженька! — бросилась ему на шею Дункан, лишь только он переступил порог номера. Она целовала его лицо, руки, одежду, потом опустилась на пол и обняла его ноги.

— Ну, полно! Полно, Изадора! — Есенин поднял жену. — Все хорошо! Ну, выпил немного! Ничего!