Наблюдались и физические эффекты. Впервые почувствовать, как жидкости перераспределяются в теле, скапливаясь в голове, было странно и временами неприятно. Во время коротких полетов все астронавты испытывают трудности с концентрацией внимания – то, что мы называем «космические мозги», – и я не стал исключением. Проведя в космосе несколько недель или месяцев, адаптируешься и привыкаешь работать, несмотря на последствия повышенного уровня СО2, проблемы с вестибулярным аппаратом, плохой сон и другие факторы. Я не мог допустить, чтобы самочувствие сказалось на работе, поскольку моя ошибка имела бы серьезные последствия.

Одним из первых действий после выхода на орбиту стало открывание огромных створок грузового отсека шаттла. Это необходимо сделать на первых витках, чтобы обеспечить охлаждение электрических систем. Нужно было активировать и проверить механическую руку, без которой мы бы не смогли захватить «Хаббл». Не сумев развернуть или активировать антенну Кu-диапазона, мы бы остались без связи с Землей или осложнили сближение с телескопом. Даже такие дела, как посещение туалета, требовали полного внимания. Я постоянно был начеку, поскольку туалет можно повредить, в том числе непоправимо, что означало бы преждевременное возвращение на Землю.

На третий день Стив Смит и Джон Грансфелд совершили первый выход в открытый космос и успешно заменили гироскопы. На следующий день Майк Фоул и Клод Николье заменили главный компьютер «Хаббла» и датчик системы точного наведения. На шестой день снова настала очередь Стива и Джона, они установили передатчик и регистрирующий прибор нового поколения. Был запланирован четвертый выход, отмененный, чтобы мы успели вернуться на Землю до наступления Проблемы-2000.

Седьмой, предпоследний, день полета был знаменателен тем, что экипаж шаттла в первый (и, как оказалось, в последний) раз встречал Рождество на орбите. Мы активировали «Хаббл», выслушали поздравления Земли, и Курт решил обратиться к Центру управления полетами с праздничной речью. Он вынул из кармана лист бумаги, откашлялся и заговорил в микрофон официальнейшим тоном:

В исполнении любого другого – скажем, Билли Боба – эта речь вышла бы сердечной и трогательной, но Курт не отличался эмоциональностью. Мы украдкой переглядывались, пока он говорил. Впрочем, речь Курта была замечательна хотя бы тем, что ему удалось избежать любого намека на религиозность. Возможно, он вспомнил, как члены экипажа «Аполлона-8» по очереди читали «Бытие» на орбите Луны в канун Рождества 1968 г. Это был прекрасный момент для многих людей, как христиан, так и нехристиан, но группа атеистов засудила НАСА за нарушение закона об отделении церкви от государства. Ничто сказанное Куртом не дало бы фанатичным сторонникам Первой поправки повода для обиды.

И в кабине, и на Земле повисла долгая мучительная пауза. Обычно главный оператор связи с экипажем благодарит командира за прекрасную речь и подтверждает, что дух гуманизма пронизывает программу «Спейс-шаттл», ну или что-нибудь в этом роде. Мы же слышали только шум помех. Через мгновение оператор Стив Робинсон опомнился и сказал просто: «Вас понял, ПЛТ переходит к операции по уплотнению отходов».

Это означало, что ПЛТ (пилот, то есть я) согласно расписанию работ отправляется уплотнять содержимое туалета – проще говоря, прессовать дерьмо.

Позже вечером все собрались на ужин на средней палубе. Билли Боб продемонстрировал особые французские лакомства, которые захватил в полет: мясо перепелки в соусе из красного вина, фуа-гра, крохотные шоколадки, начиненные ликером. Никто не захотел их попробовать, кроме меня. Мы с Билли Бобом разогрели угощение и перебрались с ними на полетную палубу. Потушили свет, включили Моцарта и, любуясь проплывающей под нами прекрасной Землей, поедали потрясающие блюда и рассуждали, как нам повезло – мы празднуем Рождество на орбите впервые в истории полетов на шаттлах.

Когда настало время возвращаться домой, я решил отплатить Билли Бобу за розыгрыш и спрятать его белье с длинными рукавами и штанинами, которые мы надеваем под скафандр перед входом в плотные слои атмосферы. Ничего не подозревая, он начал одеваться и вдруг с выражением паники зарылся в сумку с одеждой, снова и снова перебирая ее содержимое. Он был сокрушен мыслью, что не сумеет вовремя экипироваться для посадки, и я над ним сжалился.

Фаза посадки была самой сложной для командира и пилота. Когда космический челнок на скорости 28 000 км/ч ударяется о молекулы воздуха, то из-за трения разогревается до температуры свыше 1500 °С. Нам оставалось правильно выполнить все процедуры и надеяться, что теплоизоляционные плитки на поверхности корабля защитят нас от опасного перегрева.

Мы дали тормозной импульс в теневой зоне на высоте 640 км над Землей. Перейдя в освещенную область, мы оказались пугающе невысоко над Нижней Калифорнией. Мы снизились с 640 км до всего 80 км в полной темноте. Курт пошутил:

– Мы так низко, что, похоже, не дотянем до Флориды.

– Но попыток у нас еще много, – ответил я. Несмотря на малую высоту, мы все еще неслись со скоростью 25 Махов.

Примерно через 12 минут вокруг космического корабля скопились раскаленные ионизированные газы. Мы услышали сигнал тревоги: один из датчиков воздушных параметров, измеряющий давление воздуха и передающий данные системам управления орбитальным кораблем в атмосфере, не активизировался. Это была экстренная ситуация, но неопасная, поскольку датчиков два и второй сработал правильно. Курт и я при содействии Билли Боба выполнили действия, которые отрабатывали на тренажере при данной неисправности, оценивая отклонения от протокола и выбирая дальнейшие безопасные действия. В необходимости отреагировать на сигнал тревоги была определенная польза. Я проникся уверенностью в полученной подготовке и в том, что мы сможем справиться с любым препятствием.

Когда мы опустились ниже и атмосфера стала плотнее, решающее значение приобрела конструкция планера шаттла. До этого момента он мог иметь форму капсулы, но теперь Курт готовился посадить ракетоплан в темноте на ВПП Космического центра имени Кеннеди. Сажать шаттл было трудно главным образом потому, что у него не было двигателей, которые могли бы развить тягу и дать нам вторую попытку. Пока Курт занимался органами управления, у меня было множество обязанностей в качестве пилота, роль которого на шаттле аналогична роли второго пилота самолета: наблюдать за системами корабля, передавать информацию Курту и выпустить тормозной парашют.

В нужный момент я подготовил к работе и выпустил посадочные шасси, и вскоре мы услышали еще один сигнал тревоги: датчик давления в шинах предупреждал, что одна, возможно, лопнула. Шины космического челнока были сконструированы таким образом, чтобы перенести запуск, неделю или две пребывания на орбите в вакууме и посадку тяжелого летательного аппарата на невероятно высокой скорости. Если одна из шин лопнула, посадка может обернуться катастрофой. Сигнализация продолжала звучать, но я предложил Курту не думать о давлении в шинах. Все равно мы ничего не могли с этим сделать, а ему нужно было сосредоточиться на посадке. «Я скажу тебе, если следующий сигнал тревоги будет по другой причине», – пообещал я.