Люди превращаются в тени собственных документов. Они ждут заверения бумаг, ждут писем с поддержкой из-за океана, ждут обещаний рабочего места. У людей, которые уже выехали из страны, просят одолжения, денег, свидетельств о родственных узах, каких-то несуществующих фирмах, чего угодно, написанного на какой угодно гербовой бумаге.

Первого мая девятнадцатилетний Рудольф получает разрешение на эмиграцию в США: какой-то друг подыскал ему работу в компании «Бертиг коттон» в Парагулде, штат Арканзас. Виктор и Эмми остаются в старом доме одни. Все слуги, кроме Анны, покинули их. Эти три человека не движутся в сторону полного застоя: они давно уже оцепенели. Виктор спускается по непривычным ступенькам во двор, проходит мимо статуи Аполлона, избегая встречаться взглядом и с новыми чиновниками, и со старыми жильцами, проходит сквозь ворота, мимо дежурного охранника-штурмовика, выходит на Ринг. И куда он может теперь пойти?

Он не может пойти ни в кафе, ни на работу, ни в клуб, ни к родственникам. У него нет больше ни кафе, ни работы, ни клуба, ни родственников. Он не может присесть на скамейку: на всех скамейках в парке вокруг Вотивкирхе — трафаретные надписи: Juden verboten[74]. Он не может пойти в «Захер», не может пойти в «Гринштайдль», в «Централь», в Пратер, в книжный магазин, к парикмахеру, не может пройти через парк. Он не может сесть в трамвай: евреев и людей с еврейской внешностью туда не пускают. Он не может пойти в кино. И в Оперу. И даже если бы он мог пойти в Оперу, то больше не услышал бы там музыки, написанной или исполняемой евреями. Малер и Мендельсон изгнаны: Опера тоже подверглась арианизации. На конечной остановке трамвая (Нойвальдег) стоят штурмовики, чтобы евреи больше не гуляли по Венскому лесу.

Куда ему остается идти? И как им отсюда выбраться?

И вот, когда все рвутся уехать отсюда, Элизабет, наоборот, возвращается. У нее голландский паспорт, который способен оградить ее от ареста в качестве еврейки-интеллектуалки и нежелательной персоны, и все же это очень рискованный шаг. Она неутомима: выправляет родителям разрешение на выезд, притворяется сотрудницей гестапо, чтобы добиться собеседования с одним чиновником, находит способы уплатить налог на Reichsflucht, ведет переговоры с различными департаментами. Она не дает запугать себя языком этих новых законодателей: она ведь сама юрист — и хочет добиться своего. Хотите официально? Хорошо, я тоже буду держаться официально.

Паспорт Виктора — наглядное свидетельство того, как он приближался к отъезду. Тринадцатого мая проставлена печать «Держатель паспорта является эмигрантом» (Paßinhaber ist Auswanderer), заверено подписью доктора Раффергерста. Пятью днями позже, 18 мая, проставлена печать: «Годен для одной поездки в ЧСР» (Einmalige Ausreise nach CSR). В ту же ночь появляются сообщения о передислокации германских войск на границе и о частичной мобилизации чехословацкой армии. Двадцатого мая в Австрии вступают в силу Нюрнбергские законы. Эти законы, уже три года действовавшие в Германии, определяют, что такое еврейство. Если трое из твоих дедушек и бабушек — евреи, значит, ты еврей. Тебе запрещается вступать в брак или в половые связи с неевреями, а также вывешивать флаг Рейха. Тебе запрещается держать нееврейскую прислугу моложе сорока пяти лет.

Анна — служанка-нееврейка средних лет, она с четырнадцати лет работала на евреев — на Эмми, Виктора и их четверых детей. Она должна остаться в Вене. Она должна искать новых нанимателей.

Двадцатого мая «Гренцполицайкоммиссариат Вин» — пограничный контроль — дает Виктору и Эмми выездную визу.

Утром 21 мая Элизабет и ее родители выходят из дубовых ворот и сворачивают влево, на Ринг. На вокзал приходится идти пешком. Каждый несет чемодан. «Нойе фрайе прессе» докладывает, что температура воздуха в тот день щадящая: 14 °C. Они идут по Рингу, как ходили тысячи раз. На вокзале Элизабет прощается с родителями. Ей нужно к детям, в Швейцарию.

Когда Виктор и Эмми доезжают до границы, оказывается, что попасть в Чехословакию почти невозможно: там ждут неминуемого вторжения Германии. Их задерживают: снимают с поезда и держат несколько часов на ногах в зале ожидания, пока кто-то куда-то звонит и проверяет подлинность бумаг. Затем у них отбирают сто пятьдесят швейцарских франков и один из чемоданов. И после этого разрешают ехать дальше. В тот же день Виктор и Эмми приезжают в Кевечеш.

Вблизи проходят многие границы. В этом заключалась одна из привлекательных черт Кевечеша: он служил удобным местом встреч для друзей и родственников из разных стран Европы, охотничьим домиком, «свободной территорией» для писателей и музыкантов.

Летом 1938 года Кевечеш выглядит так же, как и всегда: роскошь и непринужденность. Над равнинами видно приближение летних гроз, над рекой ветер гнет ивы. Розы запущены: это заметно на фотографии, снятой тем летом, где Эмми держит за руку Виктора. Это единственное фото из тех, что у меня есть, где они касаются друг друга.

В доме теперь почти совсем пусто. Четверо детей разъехались по свету: Элизабет в Швейцарии, Гизела в Мексике, а Игги и Рудольф — в Америке. Остается только каждый день ждать почты, ждать газет, ждать чего-нибудь.

Границы находятся под наблюдением, Чехословакия на грани раскола, и Кевечеш становится опасным местом. То лето отмечено Судетским кризисом. Гитлер требует, чтобы немецкому населению области в западной части страны позволили «самоопределиться» и войти в Рейх. Напряжение нарастает, вот-вот произойдет разрыв, нависает угроза войны. В Лондоне Чемберлен пытается смягчить ситуацию, проявить тактичность и убедить Гитлера в том, что его желания будут удовлетворены.

В июле проходит девятидневная международная конференция в Эвиане, посвященная проблемам беженцев: представители тридцати двух стран, включая Соединенные Штаты, встречаются, но так и не могут принять резолюцию, осуждающую Германию. Швейцарская полиция, желая сдержать поток беженцев из Австрии, попросила правительство Германии ввести какой-нибудь специальный знак, чтобы на пограничных пунктах сразу можно было опознать евреев. Немцы с этим согласились. Паспорта евреев объявили недействительными. Их следовало сдавать в полицейские участки, чтобы получить обратно заклейменными литерой «J».

Ранним утром 30 сентября Чемберлен, Муссолини и премьер-министр Франции Эдуард Даладье подписывают в Мюнхене соглашение с Гитлером: войну удалось предотвратить. Области на карте Чехословакии, отмеченные легкой штриховкой, должны быть переданы Германии к 1 октября, а в областях, заштрихованных более густо, следует провести плебисцит. Правительство удалилось из Праги: страну заживо расчленяют. В тот же день чешские пограничники уходят со своих постов, а беженцы из Австрии и Германии получают приказ покинуть страну. Начинаются преследования евреев. Хаос. Два дня спустя Гитлер триумфально входит в Судеты. Шестого октября формируется прогитлеровское словацкое правительство. Новая граница проходит всего в тридцати пяти километрах от дома. Десятого октября Германия завершает аннексию.