Лучше не проси

Местный эликсир

Синеватый.

Он отпустил Женевьеву, пригласил Беттину и станцевал с ней прихрамывающую яву с примесью «Бриолина» и «Поющих под дождем».

Ну а если ты

Бак для кислоты,

Завсегдатай

Теплых погребков —

Пей, узнай, каков

Чёрт рогатый!..

Эту пищу там

Ищет нищета,

Сброд поддатый,

И в чаду густом

Валится под стол

Каждый пятый.

Он отпустил Беттину и еще два куплета кружил на полуметре терракотовой плитки Дезире, которая заливалась смехом и была на седьмом небе.

А еще манит,

Тянет как магнит

Всех подряд их

Фея кабака:

Плечи, грудь, бока,

Взгляд приятный.

Я держу пари,

Что во всем Париже навряд ли

Есть хотя б одна

Краше, чем она,

И опрятней.

Он отпустил Дезире и повел Энид в спотыкающемся танго.

Темный погребок

С нею – уголок

Благодатный…

Доложить могу,

Что гребет деньгу

Хряк лопатой.

Кто же клад такой

Крепкой взял рукой?

Кто наградой

Овладеть сумел?

Кто был скор и смел?

Хряк мордатый!

Он отпустил Энид и быстро-быстро закружил Гортензию, как кринолин, вокруг себя. Пошатываясь, она упала на скамью.

Танкред сделал паузу. Он немного вспотел. Налил стакан воды, выпил, вытряхнул последние капли себе на голову.

– Дальше не помню, – извинился он. – Только конец.

И он склонился перед Шарли.

Сестры догадались, что все предыдущие минуты были только лишь ради этой. Он станцевал со всеми только для того, чтобы потанцевать с ней. Он хотел было прижать ее к себе, но Шарли отстранилась. Они танцевали на расстоянии двадцати сантиметров друг от друга.

Ни один ходок,

Взяв под локоток,

До кровати

Фею не довел,

Чтобы хряк, как вол,

Стал рогатый.

Есть один квартал,

Где я коротал

Дни когда-то,

Есть там погребок

С феей – уголок

Благодатный!

Танкред и Шарли танцевали молча еще несколько секунд, потом все зааплодировали. Розовые пятна на ухе Шарли (заметила Женевьева) добрались уже до подбородка.

– А ну-ка баиньки! – скомандовала она наконец. – Мелкие уже спят на ходу.

– Неправда, – пробормотал Гарри, открывая закрытый глаз. И тут же снова закрыл его.

* * *

Перед сном Энид забежала сделать пипи и заодно перемолвиться словечком с Гномом Спуска Воды.

Нырнув в постель, она зашептала привычное шк-шк-шк, сигнал для Ингрид и Роберто, которые вскоре свернулись на ее одеяле, как две пушистые грелки.

– Ты спишь? – шепнула Энид Дезире, которая ночевала в ее комнате.

– Ммм-неа.

– Ты видела, как Танкред?..

– Что?

– Как он обнял Шарли, а она не захотела.

– Ммм-да.

– Она невеста Базиля.

– У мамы есть кузина Антуанетта, так у той три мужа.

– Так бывает? – удивилась Энид.

– Она справляется.

– Ничего не говори Базилю. А то все полетит кувырком.

– Я не скажу… Спать.

– Ты была когда-нибудь влюблена?

– Мммм. Не знаю.

– Колись.

– В Анатоля Нибожемоя. Я тебе про него рассказывала.

– А я в Гулливера.

– Я знаю… Спать.

– Не совсем влюблена. Но он любит пироги с тыквой, как я. Ненавидит кофейное мороженое, как я. Я считаю, что это знак. Мама вышла замуж за папу, потому что только он один играл с ней в мини-гольф и не боялся показаться смешным. Она так рассказывала.

В темноте Дезире открыла глаза – сна уже не было ни в одном – и повернулась к Энид, привстав на локте.

– А мои родители все время собачатся, потому что денег нет.

– Ты имеешь в виду дядю Флорантена и тетю Юпитер?

– Других родителей у меня нет. Мама говорит, что у нее нет больше сил работать по пятнадцать часов в день. А папа отвечает, что артист работает двадцать четыре часа в сутки.

– А кем работает твоя мама?

– Она встречает людей, когда они приходят в ресторан, говорит им, за какой столик сесть, и спрашивает, будут ли они аперитив.

После паузы в темноте прозвучал голосок Энид, уже нетвердый от сна:

– Ничего так… работа.

– А ей не нравится. Вот она и собачится все время с папой.

Некоторое время Дезире рассматривала картинки, которые появлялись под веками, если крепко зажмуриться.

– С Танкредом, – снова заговорила она, – у твоей сестры Шарли были глаза как у Феофаны.

– …Спать.

Любопытство пересилило, и Энид все-таки спросила:

– Кто это – Феофана?

– Золотая рыбка у нас в классе.

* * *

Гортензия тем временем изучала себя в зеркале в своей комнате и строила своему отражению всевозможные гримасы. Вдруг она рывком стянула через голову свитер… Она хотела застать их врасплох.

Они были на месте, бледные бутончики, розовые, испуганные, они как будто молили о помощи, просили непременно что-нибудь сделать, полить их, удобрить, подкормить витаминами, злаками, калориями, да чем угодно, лишь бы они выросли, налились, стали двумя красивыми, круглыми, здоровыми грудями.

Может ли такое произойти за одну ночь?

Могут ли они вырасти, как волшебные бобы в сказке про Джека?

Гортензия выпятила грудь, встав перед зеркалом в профиль, посмотрела на себя с трагическим выражением лица и громко выдохнула:

– Аааааааргх!

* * *

Беттина тоже рассматривала себя, но в высоком зеркале шкафа в коридоре. Не потолстела ли у нее немного левая ягодица? А если Мерлин приедет сейчас, что будет?

Вернувшись в свою комнату, она написала черновик черновика: «Я думаю о тебе. Я думаю о тебе. Ты никогда не узнаешь, как сильно я думаю о тебе. Как я жалею, и т. д., и т. п.»

Она порвала письмо, как и все предыдущие. Легла в кровать, стуча зубами, и стала ждать сна.

8

О личной жизни дождевых червей

Беттина проснулась через час со странным ощущением, что ночь уже кончилась. И с легкой головной болью. Она встала, и что-то теплое сразу потекло по ноге. Тут она поняла, что ее разбудило.

Она прошлепала босиком в ванную. Разумеется, пакет гигиенических прокладок был пуст. Она выругалась в адрес неизвестной сестрицы, не положившей новую пачку. Вернулась в комнату, сунула ноги в тапочки и пошла на другой конец коридора. Ее комната была далеко от всех – цена за собственную ванную.

Беттина обошла балясины Макарони. Откуда-то снизу просачивался свет. Из кухни или из