И столик выглядел почти кукольным. Шкатулки – и вовсе были игрушками. А комод – нет, не такой огромный, каким был. Платьев внутри нет, лишь белый халат, купленный недавно, судя по запаху. Этикетку – и ту не оторвали.

Халат пришелся ей впору, как и розовые тапочки с помпонами.

Зеркало отразило некую особу: взъерошенную, вида то ли болезненного, то ли безумного. Щеки ее пылали румянцем, а веснушки усыпали кожу так обильно, что она казалась смуглой, коричневой.

– Черт, – сказала Саломея и обрадовалась тому, что способна говорить.

На столике у кровати лежал телефон и записка.

«Проснешься – позвони. Д.»

– Краткость – сестра таланта, – Саломея спрятала телефон в карман халата и, опираясь о стену – скорее, для собственного успокоения, нежели по реальной надобности, – вышла в коридор.

Если память ее не подводит, идти следовало прямо, до статуи полуобнаженной девы всполошенного вида – Саломея теперь знала, что это та самая «испуганная нимфа», цвет бедра которой столь старательно воспроизводили французские ткачи. Миновав статую – повернуть налево, в коридорчик, очень узкий и тесный, да и прежде ей казалось, что стены его вот-вот сомкнутся.

Почему-то Саломея была совершенно уверена, что Далматов обитает в своей старой комнате. Конечно, его могло там и не быть, и пришлось бы ей искать кабинет или все-таки звонить ему, но Саломея надеялась на удачу.

– Привет, есть кто дома? – спросила она и – вежливости ради – постучала. – Можно?

Решив, что можно, Саломея вошла.

Ремонт обошел и это помещение стороной, правда, выглядело оно более жилым, чем все предыдущие, включая и старую комнату Саломеи.

Далматов лежал на диване и дремал над книгой. «Мифы Древней Греции»? Оригинальный выбор у него. И вид – тоже ничего себе. Очки съехали на кончик носа, волосы растрепались, а в щеку уперлась твердая обложка книги. Отпечаток останется.

Саломея знает – сама не раз так засыпала, над книгой.

– Эй. – Она убрала книгу и подумала, что, возможно, не стоит Далматова будить.

Но за окном стоял день, и солнце пробивалось сквозь шторы. Саломея солнце любила, но сейчас его иллюзорное присутствие ей было неприятно.

Далматов открыл глаза и пробормотал:

– Тебе нельзя вставать.

– Почему?

– Потому.

Содержательная беседа! Ну и ладно. Саломея забралась в кресло с ногами, как прежде, и, открыв книгу наугад, прочла вслух:

– «Бог света, златокудрый Аполлон, родился на острове Делос. Мать его Летона, или Лето, гонимая гневом богини Геры, нигде не могла найти себе приюта… – Она помнила этот миф и саму книгу – когда-то новое издание с обложкой в бежево-коричневых тонах. – …родился бог света Аполлон, и повсюду разлились потоки яркого света. Словно золото, залили они скалы Делоса. Все кругом зацвело, засверкало: и прибрежные скалы, и гора Кинт, и долина, и море».

Далматов потянулся и, зевнув, спросил:

– Ты как?

– Нормально… – Саломея закрыла книгу – и вновь раскрыла, чтобы прочесть первый абзац, который попадется на глаза. – «Натянул далекоразящий бог свой серебряный лук; словно искры пламени, сверкнули в воздухе его золотые стрелы, и пали люди, пронзенные стрелами…»

– Золотые стрелы, значит?

– «…Его мольба тронула грозного Аполлона. Но поздно! Уже слетела с тетивы золотая стрела, нельзя вернуть ее…»

Книга издевалась над Саломеей? Или солнце подобралось к ней слишком близко? Желтые пятна света расплывались по страницам, стирая ненужные им буквы.

И снова – шелест страниц.

Другой миф. Другие герои. Но знакомое имя режет глаза.

– «…Тогда разгневанный Аполлон наслал на все владения Лаомедонта ужасный мор…»

Далматов сел – рывком – и потер глаза.

– Ты это нарочно? – спросил он.

– Нет. Получается… так…

– Лучше бы нарочно! Голова кружится? Болит?

– Только здесь, – запустив пальцы в волосы, Саломея нащупала припухлость на макушке.

– Не трогай руками! Зашивать пришлось. И вообще, дай сюда книгу. – Далматов отобрал книгу и безо всякого почтения к греческим богам швырнул ее на пол. – Пойдем. Тебе нельзя вставать. И читать нельзя. И телевизор смотреть тоже нельзя. И вообще ничего нельзя, понятно?!

– Илья, я не собираюсь умирать.

А ведь приятно осознавать, что он за нее так волнуется.

– У тебя сотрясение мозга. Хотя я сейчас уже не так уверен в диагнозе, как прежде. Мозг-то быть должен у человека, чтобы сотрясение случилось.

Ворчал он беззлобно и, скорее, порядка ради.

– Далматов, – Саломея не стала поднимать книгу, – ты же все равно от меня не отделаешься. Рассказывай!

Сначала был зеленый чай в высоком чайнике и булочки с маслом. Апельсиновый джем и ароматная дыня. Хрустящие хлебцы и прочие мелочи, способные скрасить собой это утро. Хотя, как Саломея вскоре поняла, дело, скорее, близилось к вечеру.

– Когда человек встал, тогда и завтракает, – философски заметил Илья.

Он был поразительно спокоен и даже как-то умиротворен, словно жизнь в этом полумертвом доме не нарушили все недавние события. А если и нарушили, то остались уже далеко позади и точно не повторятся. Спокойствие это передалось и Саломее. В какой-то момент она даже усомнилась в том, что с ней и правда случилось это похищение, уж больно фантастичным оно выглядело сейчас.

– Твой дружок – мелкая мразь. – Далматов ничего не ел, но, подперев кулаком подбородок, наблюдал за Саломеей. – Он регулярно заводил себе любовниц.

Неприятная тема, но почему бы и нет? Саломея не чувствует ни боли, ни обиды, напротив, лишь радость, что эхо старых эмоций затихло.

– А когда очередная дама сердца вдруг исчезала, он просто находил новую. Конечно, исчезали не все, это было бы уж слишком… Некоторые. Но – хватило их, чтобы Полечка испугался. А тут – ты. И любовь, и шанс разобраться. Ты же у нас парапсихолог, специалист по проклятиям!

Хорошо, что Далматов не смеется. Аполлон – в тот единственный раз, когда Саломея заговорила с ним о запределье, – очень веселился. Еще сказал, что только трепетным девам подобает верить в подобные сказки. Но тогда его смех не был обидным, Саломее даже хотелось стать трепетной девой ради него.

К счастью, она уже повзрослела.

– Есть две стороны дела. – Далматов вытащил пятикопеечную монетку и пустил ее катиться по столу. – Пропавшие гадалки. И молодые вдовы, которые жертвуют Центру неприлично большие суммы. А еще – имуществом с ним делятся.

Монетка докатилась до края стола и упала на пол.

– В обоих случаях смерти их выглядят естественнее некуда. Но одна – плата за другую. Он показывал тебе чашу?