– Нет. Не помню. Я его не просила.

– Почему?

Действительно, почему? Это же естественная просьба, более того, Саломея обязана была взглянуть на предмет, настолько подозрительный. А она словно забыла про него.

Или ослепла.

– Тот, кто пьет из чаши, получает силу бога. Остается лишь направить ее в нужное русло. Но есть нюанс. Как я полагаю, божественную силу не всякий выдержит. Татьяна нашла чашу – и «сгорела». Эмма стала пользоваться чашей – и сошла с ума. Знающий догадается. И найдет альтернативное решение. Использовать кого-то в собственных целях…

Жизнь за жизнь? Достойная плата. Божественная.

– Ты думаешь, что это Аполлон?

Саломее не хочется верить в такое.

– Не знаю, – честно ответил Далматов. – Он – мразь, но мелкая. И вряд ли рискнул бы играть с такими ставками.

– Рената рискнула бы. – Саломея вспомнила эту женщину с иссушенным строгим лицом, по морщинам которого читался ее характер. – У нее есть сила воли.

– Павел? Я хотел с ним поговорить, уж больно однозначно твой дружок на него всю вину валил. Только собственноручно подписанного признания и не хватало.

– И поговорил?

Далматов пожал плечами:

– Не вышло. Его не было дома. Его не было в Центре. И телефон его не отвечал.

– Он предупреждал меня. – Саломея закрыла глаза, возвращаясь в темноту. Память отказывалась ей помогать, все было мутным, туманным. Но Саломее были нужны детали.

Голос? Принадлежал ли он Павлу?

И вообще – мужчине?

Да, но то был не голос ее спасителя, а другой, напугавший ее до дрожи.

– Он предупреждал, чтобы я не соглашалась гадать. А я – согласилась. Взяла табакерку…

А вот эти картины в памяти – яркие, как будто Саломея все еще держит неприятный предмет в руке. Она ощущает запах вина и слышит звук, с которым песчинки яда ударяются о дно бокала.

– Тебя проверяли. – Далматов рядом, и хорошо, что он – рядом. – И проверку ты прошла. Интересно, остальных девиц он тоже домой приводил? И чья это была идея?

Евдокия. Рената. Спор, потребовавший логичного разрешения. И Саломея – в роли третейского судьи. Представление, разыгранное специально для нее.

– Они все замешаны. – Саломея легла на диванчик и подтянула колени к груди.

– Плохо тебе?

– Нет. Нормально. Просто… тошно, понимаешь? Это не предательство, но… хуже. Встреча эта. Прогулка. Воспоминания… а потом – просьба о помощи. Почему? Он мог бы оставить все, как есть. Продолжить игру.

– А ты бы согласилась – продолжить?

– Не знаю. – Лежать было хорошо и удобно, но Саломея не стала протестовать, когда Далматов накрыл ее пледом. – Сначала… я как будто в прошлое вернулась. Безумие какое-то! Честно, если бы он попросил, я бы побежала за ним без оглядки. Сумасшествие?

– Ничуть.

– А утром… вдруг отпустило – и все. Наверное, я поняла, что он – другой. Не такой, как раньше. И я уже другая. И вряд ли у нас с ним что-то вышло бы.

Саломея не собиралась тогда прощаться с Аполлоном. В тот момент она еще не до конца осознала эту простую мысль, да и прошлое дышало ей в спину.

– В помощи ты бы ему не отказала. Ты же никому не отказывала в помощи, особенно если хорошенько тебя попросить. Ради тебя забросили столько «крючков», Лисенок! И старая любовь. И загадка. И крик – о помощи, о спасении. Зачем?

У Саломеи имелась одна догадка, но она была настолько проста, что Далматов не прошел бы мимо нее.

– Сперва я подумал, что тебя используют, как и остальных. Но не слишком ли все это сложно? Есть же старые схемы, они вполне удачно срабатывали. И продолжали бы работать. Аннушка разлила масло… то есть Алиска подбросила мне стрелу. Пометила новую мишень? И я – теоретически – должен был в нее влюбиться, жениться, а потом тихо помереть, завещав ей все свое движимое и недвижимое… но почему вдруг все пошло не так?

Он думал вслух, Саломея лежала, слушая эти мысли.

– И с твоим похищением не все понятно. Почему – отсюда?

– Ну… – У Саломеи имелась собственная теория на сей счет. – Потому что здесь тихо и безлюдно. Здесь тише и более безлюдно, чем в городском переулке. Случись там, в городе, резня бензопилой, вряд ли ты услышал бы ее.

Она испугалась, что Далматов воспримет сказанное ею, как упрек, но он лишь кивнул:

– Все равно странно. Бить по голове! А если бы ты не отключилась? И потом – волочь тело через парк… неудобно. Грязно. Импровизация отнюдь не из самых удачных. Куда проще было бы накачать тебя прямо в Центре, а потом тихо вывезти куда-нибудь. Ни самого насилия, ни его следов. А все это… скорее, похоже на инсценировку. Тебя крадут. Тебя спасают. Ты отделываешься разбитой головой.

В чем-то Далматов прав. Наверное, даже во всем прав, но похищали-то не его! А Саломее собственная голова дорога.

Инсценировка?

Но для чего?

– Алиска опять же пропала очень уж вовремя. Как будто знала, что… или… – Далматов замолчал. Он сидел, разминая переносицу трехпалой рукой, точно пытался выловить, выудить из сознания нужную мысль. – Или это она сказала им, что ты – здесь? Нет, не сходится, слишком уж быстро они обернулись…

– А если все наоборот? Если ей приказали уйти, потому что я была здесь?

– Возможно. Тогда… к кому она пошла?

– Я могу это выяснить.

Саломее не слишком-то хотелось возвращаться в Центр, но ради дела она бы это сделала.

– Нет! – Далматов был категоричен. – Пока все не закончится, ты сидишь здесь. Ясно? Если дело не в Алиске, то ты… и я… о, та женщина! Ты говорила, что ее племянница попала в больницу? Ее зовут Анна Александровна?

– Да.

– Анна Александровна видела тебя и меня – вместе. Ей что-то очень не понравилось в увиденном. Мне не следовало приезжать! Определенно, мне не следовало приезжать. Итак, Алиска… если допустить, что Алиска обращалась именно к ней, то… да, информацию они собирают. И Алиска принесла бы ей мое фото. Гадают всегда по фото. Меня узнали. Аполлон нас видел, но если он действительно не при делах, то не стал бы им рассказывать. Следовательно, наше с тобой знакомство – новость для них. Черт!

Далматов пнул ногой столик, опрокидывая и его, и поднос, и кофейник. С жалобным звоном покатилась чашка, и сахарница хрустнула, треснув пополам.

– Черт! Ненавижу, когда… вот так! Все есть, все части картинки, но что-то не складывается… почему не складывается?!

Алиска горела. Изнутри. Огонь «сидел» в животе и оттуда расползался вверх и вниз. От огня этого Алискины пальцы становились тяжелыми, а губы – и вовсе чужими. Они были плотно сомкнуты и не позволяли ее крику вырваться наружу. Алиска бы закричала… Иначе…