– А вот она говорит, что вы пожениться собирались. Но потом передумали. – Муромцев смотрел на него исподлобья, с явным неодобрением. В его «парадигме» мира намерения, высказанные вслух, обретали силу клятвы. И если уж собирались, то должны были пожениться.

– Она собиралась выйти за меня замуж. А я на ней жениться – нет. И если разговор наш лишь начинается, пойдемте в кухню. Чай будете?

– Буду.

Кухня пустовала. Некогда здесь всегда было жарко. Суетились люди. Горел огонь. Что-то кипело, шипело, жарилось. Кухню наполняли ароматы жареного лука, копченостей, кофе и свежего хлеба…

– Ого, сколько тут места. – Муромцев огляделся и ткнул пальцем в потолок. – А лампочки перегорели!

Ну да. Перегорели. И проводка шалит. Ремонт все-таки нужен, но Илья еще не решил: будет ли делать его сам или все-таки расстанется с домом?

– И пыли много… следить за домом некому?

– Некому, – согласился Илья. – Что она натворила?

– Гражданка Белова? Покушение на убийство.

– Чье?!

Кофейный аппарат кряхтел, как старик, но все-таки выдал порцию вполне приличного эспрессо. Где-то в дебрях холодильника скрывалась некая еда. Холодная курица. Какой-то салат в пластиковом контейнере. Колбаски. Желе. И мясной рулет с оливками.

Далматов достал все.

– Она принимала наркотики? – Муромцев не стал отказываться от еды.

– Насколько я знаю, нет.

– Насколько хорошо знаете?

– Я не слишком интересовался тем, что она делает.

– Как же так? – Ел Муромцев жадно, но аккуратно, только хлеб ломал и скатывал в шарики. – Вы с девушкой живете – и не интересуетесь, что она делает?

– Дом большой. Здесь легко… не мешать друг другу. И мне, честно говоря, было плевать. От нее мне нужно было одно, и я это получал. Она рассчитывала на большее? Ее проблемы.

Нельзя было говорить этого. Людей пугает правда. Но Далматов слишком устал, чтобы придумывать вежливое правдоподобное вранье о праве личности на свободу.

Муромцев хмыкнул и, отхлебнув глоток кофе, скривился:

– Кислый. А чаю можно? Я чай больше люблю. И чтобы в большой кружке…

Надо же, какая полиция капризная пошла! С другой стороны, Далматову нетяжело приготовить и чай. Глядишь, и разговор у них пойдет веселее.

– Нельзя так наплевательски к людям относиться, Илья… как вас по батюшке?

– Без батюшки. Тем более что вы наверняка уже «пробили» мои данные.

Чайник… чайник был старым, древним – даже по сравнению с бронзовыми сковородками. Весил он килограммов пять, но не потемнел от возраста, напротив, обрел приятный равномерный лоск, который появляется после многих лет регулярной полировки.

Далматову даже было немного неудобно ставить его на огонь.

– Пробил. Странная вы птица!

– Какая уж есть.

– Денег много имеете… откуда?

– Папа завещал.

– А у него откуда?

– Я не интересовался.

Муромцев умудрялся говорить, не прекращая жевать. Но при этом он не выглядел смешно или нелепо.

– Живете наособицу. В высшее общество, – он сказал это как-то так, что сразу стало понятно: сам Добрыня не считает это общество высшим и вообще обществом, – носу не кажете…

– Берегу нос.

– …по курортам не ездите. В шоу-бизнес не лезете. В бизнес – тоже. И от политики держитесь в стороне. Дом этот ваш… жутковатое место, я так скажу. Зачарованный какой-то!

– Я нарушил закон?

Далматов знал, что нарушил и что сделал это не единожды, но вряд ли у Муромцева есть на него что-то серьезное.

– Думаю, да, – ответил Добрыня, глядя ему прямо в глаза. – Но доказать это у меня не получится. И вообще, я тут по другому делу. Хочу просто понять, что вы за человек такой. Чем дышите…

– Воздухом в основном.

– …о чем думаете… и почему ваша несостоявшаяся невеста вдруг решила вас убить? То есть сначала гражданку Якименко, а потом уже – вас?

– Про гражданку Якименко… – Илья говорил медленно, пытаясь поймать ускользавшую мысль. – Я о ней ничего не знаю. Не знаком. Что же до меня, то причина проста. Мы поссорились. Вернее, она закатила скандал, а мне надоели скандалы. И я велел Алиске собирать вещи.

– И что потом?

– Потом… потом она исчезла. Ушла из дома.

– С вещами? – уточнил Добрыня.

– Без. Вещи здесь остались. Если вам интересно, проведу вас в ее комнату. Хотя у вас ордера нет.

– Нет, – Добрыня не стал спорить. – Но вы же откажете полиции в сотрудничестве?

Илья откажет. Ему надо понять, почему обычная схема была нарушена?

Чайник загудел, выпуская пышный хвост пара. И струя кипятка подхватила сухие чайные листья. Прежде чай заваривали в керамическом кувшине, глазурованном снаружи и сухом, жестком изнутри. Кухарка объясняла, что глина – пористая и «набирает вкус», не зная ничего о способности поверхностей абсорбировать вещества.

Илье это было интересно. И однажды он, не выдержав, расколол кувшин. Глина и вправду была изнутри черной – на две трети. Но стоило ли это знание целостности кувшина? Нынешний чай имел совсем иной вкус.

– А знаете, что странно? – Добрыня обнял чашку ладонями и склонился над ней, вдыхая пар. – Вы не спросили, как она.

– Жива, полагаю?

– Жива, – согласился Муромцев. – В больнице. Кома.

– Биохимию крови делали?

– Делали. Надо же, какой вы образованный человек!

– Стараюсь. И что с анализом?

– Остаточные следы неизвестного вещества. Предположительно растительного происхождения. Предположительно оказывающего наркотический эффект. Предположительно через несколько часов эти следы исчезнут из ее крови…

Плохо. Сказать все? И тогда Муромцев уж точно от него не отвяжется. Промолчать? Алиска умрет. Не то чтобы эта смерть так уж отяготила бы совесть Далматова – совесть у него ко всему привычная, – но Илье будет неприятно.

– Томографию пусть сделают. Возможно кровоизлияние. Аневризма.

Добрыня посмотрел на него поверх чашки с чаем, которую держал обеими руками.

– Неизвестные препараты неизвестным же образом на мозг действуют. – Далматов подозревал, что это объяснение не будет достаточным, но надеялся, что оно хотя бы временно удовлетворит Муромцева. – И лучше уж перестраховаться. Если встанет финансовый вопрос, я все оплачу. Уход, там, обследования…

– А вы не совсем сволочь.

– Это заблуждение.

– Не скажете, откуда у вас такие подозрения?