Таубе проводил взвод до Карадаха. У него были на то свои причины – он хотел повидаться с Атаманцевой. Между ними состоялся решающий разговор.

– А где Алексей Николаевич? – первым делом спросила эскулапка. – С ним всё в порядке?

– Слава Богу, он в добром здравии; передаёт вам поклон. Алексей Николаевич примерный семьянин, он счастлив в браке, у него двоё очаровательных сыновей. Он не придёт.

– А вы, барон, стало быть, пришли, – с усмешкой констатировала Лидия Павловна, раскуривая папироску.

– Я пришёл.

– Для чего, позвольте полюбопытствовать?

– Завтра я должен отбыть в Темир-Хан-Шуру, и оттуда в Петербург…

– Счастливого пути!

– Спасибо. Интересы службы не позволяют мне задержаться в Дагестане ни на день. Но, как только я отдам рапорт начальству, то испрошу отпуск и приеду сюда опять. На этот раз за вами.

– Что значит за мной?

– За вами, чтобы увезти вас в Петербург.

– И в качестве кого, любезный Виктор Рейнгольдович? – рассмеялась Атаманцева. – В качестве очередной вашей любовницы?

– Нет, Лидия Павловна. Я прошу оказать мне честь и стать моей женой.

Докторша опешила. Сделав несколько быстрых затяжек, она бросила папиросу в бронзовую пепельницу и отошла к окну, скрывая лицо. Таубе стоял по стойке «смирно», ни жив, ни мёртв… Прошло несколько тягостных для него минут.

– Как же вы себе это представляете? – наконец, спросила Атаманцева напряжённым голосом, не оборачиваясь.

– Ну… придётся переменить квартиру. У меня маленькое холостяцкое жильё в Четвёртой линии Васильевского острова. Вдвоём там будет тесно. Должен сразу предупредить: я не богат и существую исключительно службой.

– Да? – Атаманцева наконец повернулась к барону лицом. – Что же вы тогда имеете мне предложить?

– Свою любовь, Лидия Павловна. Руку, сердце и честное имя. Навсегда.

Подполковник был серьёзен, категоричен и взволнован. И в глазах у женщины что-то дрогнуло… Насмешка ушла с её лица, а взамен появились неуверенность и, вместе, надежда.

– Но вы же понимаете, Виктор Рейнгольдович, что я не та гурия, «которой не касался ни человек, ни джин»[139]. Я женщина со своей историей.

– Очень хорошо это понимаю, Лидия Павловна.

– И?

– И повторяю своё предложение. Я не тороплю вас с ответом. Подумайте. Но… очень прошу не отказывать.

– Да ведь я ещё политически неблагонадёжна! Мне запрещён въезд в столицы.

– Полагаю, мне удастся исправить эту несправедливость.

– Хм… А вы не забыли, что я «жевешка»? Или надеетесь, что став баронессой Таубе, я приучусь чесать языки в столичных гостиных?

– Вы станете делать то, что сочтёте нужным. Будет единственное требование с моей стороны, но оно не подлежит обсуждению.

– Что это за требование?

– Беречь честь имени. Не в смысле правил так называемого света – мне нет до него дела. А в смысле правдивых, честных отношений. Я вас люблю, а вы меня нет. Надеюсь, что пока нет… Если, будучи уже моей женой, вы полюбите другого человека – скажите мне об этом. Вы немедленно получите свободу. Самое главное в союзе между мужчиной и женщиной, по-моему, это любовь в союзе с правдой.

– А вот под этим и я готова подписаться! – воскликнула Лидия Павловна.

– Это значит, что я могу надеяться?

– Мне нужно подумать.

– Но… это не отказ?

– Нет, – мягко сказала Атаманцева, – это не отказ.

– Я вернусь через две, много три недели. И очень, очень надеюсь на ваш благосклонный ответ. Честь имею!

Маховик событий гнал теперь друзей в обратную сторону. Спустя сорок восемь часов они прибыли в Темир-Хан-Шуру. Там подполковник первым делом пошёл на телеграф и вернулся оттуда с приказом: Лыкову и Таубе немедленно прибыть в столицу, захватив с собой капитана Ильина. Видимо, того ожидало серьёзное отличие и, возможно, новое назначение.

Плыть вверх по Волге было бы слишком длинно. Питерцы решили воспользоваться железницей[140]и выехали во Владикавказ. Дорога через Новочеркасск, Воронеж и Рязань всего за двое суток доставила их в Москву. Ильин впервые оказался в Первопрестольной и ошалел от её масштабов.

– Да! – то и дело повторял он, лихорадочно блестя глазами, – Это вам не Тифлис!

– Посмотрим, Андрей Анатольевич, что вы скажете о Петербурге, – посмеивался Таубе. – Может, и уезжать оттуда не захочется…

Ещё ночь в поезде, и они оказались в столице. Подполковник прямо с вокзала повёз всех в Военное министерство, не дав соскучившемуся Лыкову даже на минутку забежать домой. В закутке у Енгалычева все трое переоделись в парадные мундиры и, в сопровождении генерал-майора, пошли представляться Обручеву. Начальник Главного штаба принял их сразу.

Таубе, почему-то хмурый, доложил генерал-адъютанту:

– Ваше высокопревосходительство! Агент турецкой разведки по вашему приказанию доставлен!

Лыков неуверенно хихикнул. Что за блажь нашла на Витьку – шутить перед начальством? Однако барон был серьёзен, как никогда. Он развернулся к Ильину и сказал ему с крайней неприязнью:

– Вы арестованы. Сдать оружие!

Таубе с Лыковым сидели в отдельном кабинете ресторана «Медведь» и молча глушили коньяк. Отдала душу уже третья бутылка, но обоих всё не отпускало… Наконец, Лыков спросил:

– Когда ты впервые начал догадываться?

– Сразу же. Слишком нарочито он играл роль сироты, ненавидящего всех горцев за то, что они лишили его отца. Перебор… Сын никогда даже не видел своего родителя, а такая сильная любовь! Обычно на характер человека оказывают влиние окружающие его живые люди, а не покойники. Помнишь, мы ходили с тобой ночью на полицейский телеграф?

– Да. Ты развёл тогда такую таинственность…

– Я запросил Военное министерство – кем является мать Ильина? И мне ответили: она полька, дочь графа Волоковицкого, инсургента, высланного на Кавказ и там скончавшегося.

– Она, стало быть, вырастила сына? В такой ненависти к русским, а не к горцам.

– Да. Но ей помогали – позже скажу, кто.

– Но это дало тебе лишь подозрение. А прочие события? Согласись, что ничто не указывало явно на капитана.

– Конечно. Я, как и ты, искал улики и не находил их. И лишь потом догадался: изменник тот, кто вернётся с нами в Темир-Хан-Шуру.