Я вновь миновала тюремные башни, села в машину и поехала обратно в Солт-Лейк-Сити. Ветер вздымал клубы пыли, и тюрьма позади меня почти скрылась из виду.

Внезапно позади меня возник фургон с красными мигалками на крыше. За полтора часа в Пойнт-оф-Маунтин у меня разыгралась паранойя. Почему они гонятся за мной, подумала я. Что я совершила? Фургон нагонял меня, я уже собиралась затормозить, и вдруг он свернул на боковую дорогу и скрылся. До меня дошло, что я говорила сама с собой. «Нет, нет… он не мог такого совершить. Его запихнули туда под давлением общественного мнения. Человек, с которым я только что говорила, тот же, что и всегда. Он должен быть невиновен».

По пути я проехала мимо поворотов на Мидвейл и Мюррей, городов, прежде бывших только названиями на карте. Сейчас они стали местами двух похищений. Я ехала мимо занятых повседневными делами жителей пригородов и радовалась тому, что свободна. Я могла поехать в мотель, поужинать с другом, сесть в самолет и вернуться в Сиэтл. А Тед не мог. Он был заперт в аквариуме с остальными «мальками».

Как это могло произойти с многообещающим молодым человеком? Задумавшись, я пропустила поворот к мотелю и заблудилась на чистых и широких, но запутанных улицах Солт-ЛейкСити.

В ночь на 1 апреля 1976 года мне приснился сон. Он меня испугал, и я проснулась посреди незнакомой комнаты в незнакомом городе.

Во сне я стою на большой парковке, машины выезжают задним ходом и уносятся прочь. Одна из них переезжает младенца, причиняя ему жуткие раны. Я подхватываю малыша, зная, что могу его спасти. Пытаюсь добраться до больницы, но все отказываются помогать. Я приношу младенца, почти целиком закутанного в серое покрывало, в прокатную контору. Машин у них много, но увидев у меня на руках ребенка, они отказываются давать их мне в прокат. Хочу вызвать «Скорую», но персонал отворачивается. Наконец, уже в полном отчаянии, я вижу детскую коляску, кладу в нее раненого младенца, многие мили тяну ее за собой, пока не добираюсь до станции «Скорой помощи».

С ребенком на руках я подбегаю к стойке регистратуры. Приемная медсестра смотрит на комочек в моих руках:

– Мы не будем его лечить.

– Но он еще жив! И умрет, если вы ничего не сделаете.

– Тем лучше – пусть умирает. Его никто не вылечит.

И медсестры, и врачи уходят от меня и истекающего кровью младенца.

Я перевожу взгляд на него, но он уже не тот невинный младенец. Сейчас это демон. И пока я его держала, он вонзил зубы в мою руку.

Для истолкования моего сна знаний фрейдизма не требовалось.

Все было предельно ясно. Не пытаюсь ли я спасти чудовище?

Защитить того, кто слишком опасен, чтобы оставлять его в живых?

Из глубин подсознания всплывало нечто, что настойчиво твердило мне, что я, возможно, считаю Теда Банди убийцей. Однако я дала слово, независимо от того, что случится в будущем, поддерживать с ним связь. Я подозревала, что его терзания отличны от моих, но не могла поверить, что он не томился под ужасным бременем. И я чувствовала, что однажды он при моем посредстве сумеет это бремя сбросить. Поговори он со мной о том, что произошло, открой дотоле сокрытые факты, он мог бы получить желаемое искупление, а родителям и родственникам, все еще не ведающим о судьбах дочерей, даровать своеобразное облегчение и окончательную ясность. Как ни странно, мне никогда не удавалось вообразить Теда убийцей. Никогда не удавалось зримо представить то, что произошло. Возможно, что к лучшему. В письмах к нему я обращалась к тому человеку, которого помнила, – иначе просто не смогла бы писать.

Один раз Тед уже звонил мне в состоянии эмоционального смятения. Хотя звонок 20 ноября 1974 года он отрицал, я видела распечатку телефонных разговоров. В тот раз я почувствовала, что придет день и я понадоблюсь ему снова. Казалось, в разуме Теда происходило что-то ужасное, и теперь я подозревала, что «больная» его часть способна на убийство. А если это так, ему потребуется тот, кто выслушает и не осудит, но сможет облегчить признание. Я чувствовала, что Тед, возможно, сможет искупить вину посредством писательства, и я продолжала побуждать его писать.

Он попросил меня позвонить Мег. Во время нашей встречи в тюрьме он сказал: «Мег я люблю духовно», и я подумала, а не попала ли она на крючок мужчины, который, даже если бы не сидел в тюрьме, никогда на ней не женится? Ради ее блага я написала ему: «Моя внутренняя реакция на наши споры о Мег, как недавние, так и многолетней давности, состоит в том, что ты в конечном итоге не видишь с ней будущего, даже при том, что ты ее любишь, и даже при том, что вы уже давно живете вместе. Для отношений навек чего-то не хватает, недостает чего-то важного. Разумеется, с ней я этого обсуждать не хочу, но я буду поощрять любые ее усилия стать полноценной личностью и не нуждаться ни в каком мужчине точно так же, как сейчас она нуждается в тебе».

Казалось, он согласился, но появились письма, в которых он боялся, что ее потеряет. Тем не менее у него еще была Шэрон, а я сдержала обещание не обсуждать одну женщину с другой.

Мег я позвонила. Она меня вспомнила по той давней рождественской вечеринке. Кажется, она очень хотела встретиться снова, и мы договорились вместе поужинать.

7 апреля (хотя вновь с неверной авторской датировкой 7 марта 1976 года) я получила от Теда еще одно письмо, первое после моего возвращения из Юты. На всех предоставленных тюрьмой маленьких белых конвертах уже был напечатан обратный адрес абонентского почтового ящика на почте в Дрейпере, штат Юта, над ним Тед написал: «Т. Р. Банди».

На этот раз Тед взял себя в руки, и это заставило меня задуматься и обратить внимание на то, какие внутренние силы ему пришлось мобилизовать. Каким-то образом ему удалось прийти в себя и оправиться от такого громадного стресса, а также приспособиться к новой ситуации.

Его письмо было извинением, отчасти потому, что во время нашего тюремного свидания разговор шел под его диктовку.

«У меня появился типичный синдром заключенного: одержимость своим делом, судебным процессом и вердиктом живет во мне и выедает мозг, как раковая опухоль».

В своей камере он писал много писем и наблюдений и заметил, что его левая рука – он левша – настолько окрепла, что, завязывая шнурки, он случайно их порвал.

Тед отметил окрепшую между нами связь: «Ты называла это кармой. Может быть. Но какая бы сверхъестественная сила ни руководила нашими судьбами, порой она сводила нас в ситуациях, расширяющих сознание. Мне остается верить, что эта невидимая рука еще нальет нам охлажденного шабли в не такие злокозненные, а гораздо более мирные времена, ожидающие нас в будущем».

Он снова попросил позаботиться о Мег, дать ей прочитать некоторые из его любовных стихотворений. Одно из них было на синьке, напечатанной на тюремной светокопировальной машине. Заканчивалось оно так:

Этот поцелуй тебе посылаю, В нем это тело заключено.