На мне надета фиолетовая куртка.

Я пришла в себя, и обнаружила маму, сидящей рядом со мной на кровати, с рукой, обвивающей мои плечи. Она сочувствующе улыбается, ее глаза обеспокоены.

— Прости, — говорю я.

— Не глупи, — отвечает она. — Я понимаю, каково это.

Иногда я забываю, что когда-то и у мамы было предназначение. Это было, вероятно, около ста лет назад, ведь она в то время была одного со мной возраста. Что (я быстро считаю про себя) приходится, примерно, на период с 1907 по 1914. Что значит, что дамы носили длинные белые платья, а мужчины высокие шляпы и густые, щетинистые усы, а также были конные повозки, корсеты и Лео ДиКаприо вскоре выиграет билет на Титаник. Я пытаюсь представить маму в то время, содрогающуюся от силы своих видений и лежащую в темноте, пытаясь собрать куски головоломки воедино, понять в чем дело и что она должна сделать.

— С тобой все в порядке? — спрашивает она.

— Я надену эту куртку, — отвечаю я дрожащим голосом. Она лежит на полу рядом с кроватью. Должно быть, выскользнула из моих рук, когда ко мне пришло видение.

— Хорошо, — отвечает мама. — Думаю, тебе пойдет.

— Нет. В видении. Там я была одета в эту куртку.

Ее глаза чуть расширяются.

— Время подходит, — она аккуратно заправляет прядь волом за мое ухо. — Все проясняется. Это случится в этом году, в этот сезон пожаров, я уверена.

То есть уже через несколько недель. Всего недель.

— Что, если я не готова?

Она улыбается понимающе. Ее глаза снова мерцают тем странным внутренним светом. Она поднимает руки и вытягивает их над головой, зевая. Она выглядит гораздо лучше. Не такой усталой. Не такой измученной и разочарованной во всем. Она выглядит как раньше, словно готова подпрыгнуть и начать тренировать меня заново, будто она взволнована на счет моего предназначение и решительно настроена помочь мне добиться успеха с ним.

— Ты будешь готова, — отвечает она.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю, — отвечает она уверенно.

Следующим утром я тихонько пробираюсь вниз и быстро съедаю чашку хлопьев, стоя прямо посреди кухни, ожидая, когда послышится знакомый гул машины Такера на подъездной дорожке. Мама пугает меня, появившись в тот момент, когда я наливаю стакан апельсинового сока.

— Ты сегодня рано проснулась, — она осматривает новую, «лесную» версию меня в спортивных ботинках, водонепроницаемых шортах, спортивной рубашке-поло и рюкзаком через плечо. Уверена, что выгляжу словно сошла с рекламы «Eddie Bauer»[68]. — Куда ты собираешься?

— На рыбалку, — отвечаю я, быстро проглатывая сок.

Ее брови поднимаются. Я никогда не ходила на рыбалку. Максимум мариновала лосось к обеду.

— С кем?

— С ребятами из школы, — отвечаю я, внутренне морщась. Не совсем неправда, уверяю я себя. Такер действительно парень из моей школы.

Она склоняет голову на одну сторону.

— А что это за запах? — спрашивает она, морща нос.

— Спрей для отпугивания насекомых, — москиты никогда не беспокоили меня, но съедали Такера живьем, если он забывал про спрей. Так что я пользовалась им из солидарности. — Все ребята пользуются им, — объясняю я маме. — Они говорят, что москит — национальная птица Вайоминга.

— Ну, теперь ты точно вписываешься в их компанию.

— Вообще-то, у меня и раньше были друзья, — замечаю чуть слишком свирепо.

— Естественно. Но эти новые, я полагаю. И другие.

— Неа.

Она смеется.

— Неа?

Я краснею.

— Хорошо, я стала говорить как ребята в школе, — объясняю я. — Ты часто это слышишь и начинаешь соответствовать. Джеффри делает то же самое. Он считает, что я до сих пор говорю слишком быстро, чтобы поверить, что я из Вайоминга.

— Это неплохо, — говорит она. — Вписаться в кампанию.

— Лучше, чем когда о тебе болтают на каждом углу, — говорю я нервно. Я только что заметила ржавый синий фургон, петляющий среди деревьев по пути к нашему дому.

— Должна бежать, мам, — я быстро обнимаю ее. И вот я уже за дверью, спускаюсь по подъездной дорожке, вскакиваю в машину Такера, пока та еще движется. Он вскрикивает и ударяет по тормозам.

— Давай, едем, — я посылаю ему невинную улыбку. Его глаза суживаются.

— Что с тобой такое?

— Ничего.

Он хмурится. Он всегда может сказать, когда я лгу. Это раздражает, что мне есть так много что скрывать от него. Я вздыхаю.

— Мама вернулась, — сознаюсь я.

— И ты не хочешь, чтобы она видела тебя со мной? — спрашивает он обиженно. Я бросаю взгляд через плечо, из окна фургона, и четко вижу мамино лицо за окном. Я машу ей рукой и затем снова поворачиваюсь к Такеру.

— Нет, глупый, — говорю я. — Я просто хочу поскорее научиться ловить рыбу.

Он все еще не верит мне, но разрешает уйти от темы. Он приподнимает свою шляпу «Stetson»[69]и салютует маме сквозь стекло. Ее голова сразу же исчезает из-за окна. Я расслабляюсь. Не то чтобы я не хочу, чтобы мама видела меня с Такером. Я просто не хочу дать ей возможность задавать ему вопросы. Или спрашивать меня о том, что, по-моему, я с ним делаю. Потому что я понятия не имею, что я делаю с Такером Эвери.

— Рыбалка — это легко, — говорит Такер через два часа, после того как продемонстрировал мне все элементы этого процесса с безопасного расстояния от воды, на траве вдоль реки Снейк. — Ты просто должна думать, как рыба.

— Точно. Думать, как рыба.

— Не смейся, — предупреждает он. — Посмотри на реку. Что ты видишь?

— Воду. Камни и ветки, и глину.

— Смотри внимательнее. Река — это особый мир, где переплетены движение и затишье, глубина и мелководье, свет и тень. Если ты посмотришь на реку как на ландшафт, в котором рыба обитает, будет легче поймать ее.

— Хорошо сказано. Ты что у нас ковбой-поэт?

Он краснеет, что я нахожу совершенно очаровательным.

— Просто наблюдай, — бормочет он.

Я всматриваюсь вглубь реки. Она действительно выглядит как кусочек рая. Здесь золотистые пылинки света скользят сквозь воздух, глубокие тени ложатся вдоль берега, осины и тополи колышутся на ветру. И над всем этим — сверкающая река. Она живая, торопящаяся и бурлящая, ее изумрудная глубина полна тайн. И, вероятно, полна чудесной, вкусной рыбы.