Он проверяет часы.

— Нам нужно подниматься поскорее, — говорит он. — Рассвет через двадцать шесть минут.

Мне приходится нагнуться, чтобы завязать шнурки на своих ботинках, после чего мы начинаем наше восхождение. Я следую за ним с парковки, вверх, в сторону леса.

— Так какие предметы ты выберешь в следующем семестре? — спрашивает он через плечо, пока мы поднимаемся вверх по холму на противоположной от озера стороне.

— Как обычно, — отвечаю я. — Продвинутая математика, английский, правоведение, французский, физика, сам знаешь.

— Физика, да?

— Ну, мой отец — профессор в области физики.

— Без шуток? Где?

— Университет Нью-Йорка.

Он присвистывает. — Не близко отсюда. Когда твои родители развелись?

— Почему ты вдруг стал таким болтливым? — спрашиваю я немного свирепо. Что-то в идее рассказать ему о моей личной истории заставляет меня чувствовать себя некомфортно. Словно начав говорить, уже не смогу остановиться. Я разболтаю все: мама — ангел наполовину, я — на четверть, мои видения, моя сила, мое предназначение, Кристиан, и что потом? Он расскажет мне о загоне для родео?

Он останавливается и поворачивается ко мне лицом. В его глазах пляшут озорные смешинки.

— Мы должны говорить из-за медведей, — говорит он тихим голосом, передразнивая.

— Медведи?

— Нужно шуметь, чтобы не испугать гризли.

— Думаю, мы не хотим этого.

Он снова идет по тропе.

— Так расскажи мне о том, что случилось с твоим дедушкой, когда твоя семья лишилась ранчо, — быстро произношу я, пока у него нет возможности снова вернуться к обсуждению моей семьи. Он не нарушает шаг, но я практически чувствую, как он напрягся. Вот мы и поменялись местами. — Венди говорила, что из-за этого ты так ненавидишь калифорнийцев. Что случилось?

— Я не ненавижу калифорнийцев, это очевидно.

— Что ж, это радует.

— Это длинная история, — говорит он. — а нам надо побыстрее подниматься.

— Окей. Прости… Я не хотела…

— Все нормально, Морковка. Я расскажу тебе об этом когда-нибудь, но не сейчас.

Потом он начинает насвистывать, и мы перестаем говорить, что, кажется, устраивает нас обоих, что бы там ни было с медведями.

После еще нескольких минут тяжелого подъема мы достигаем пика небольшой вершины. Небо купается в смешении серого и бледно-желтого, с вкраплением ярко-розовых облаков, расположившихся там, где горы Титон встречаются с небом. Чистое бордовое величие гор, стоящих на краю горизонта подобно королям. Под ними озеро Джексон, такое прозрачное, что я вижу две идеальных пары гор и неба, в совершенстве отраженных в воде.

Такер проверяет свои часы. — Шестьдесят секунд. Мы как раз вовремя.

Я не могу отвести взгляд от гор. Я никогда не видела чего-либо столь прекрасного. Я чувствую, что связана с ними так, как никогда не была связана ни с чем раньше. Словно я могу ощутить их присутствие. Простой взгляд на зазубренные пики заставляет умиротворение нахлынуть на меня, подобно волнам озера, лежащего под нами. У Анжелы есть теория о том, что потомков ангелов привлекают горы, потому что граница между небом и землей здесь тоньше, также как и воздух более тонкий. Я не знаю точно, так ли это на самом деле, знаю только, что один взгляд на них наполняет меня тоской по полету, желанием увидеть землю сверху.

— Вон там, — Такер поворачивается в противоположном направлении, где вдалеке над долиной восходит солнце. Мы абсолютно одни. Солнце встает только для нас. Когда оно достигает пиков гор, Такер аккуратно берет меня за плечи и разворачивает в сторону Титона, где сейчас озеро расцветает миллионом золотых искорок.

— Ох, — выдыхаю я.

— Заставляет поверить в Бога, правда?

Я бросаю на него взгляд, удивленная. Я никогда раньше не слышала, чтобы он говорил о Боге, хотя и знала от Венди, что семья Эвери посещает церковь почти каждое воскресение. Я никогда не считала его религиозным человеком.

— Да, — соглашаюсь я.

— Их название значит «грудь», ты знаешь, — уголок его рта приподнимается в игривом улыбке. — Гранд-Титон значит «большая грудь».

— Мило, Такер, — усмехаюсь я. — Я в курсе. Третий семестр изучения французского, помнишь? Подозреваю, что французские первооткрыватели не видели женщину очень долгое время.

— Я думаю, что они просто хотели хорошенько посмеяться.

Долгое время мы стоим плечом к плечу и наблюдаем, как свет падает на горы и танцует на них в полной тишине. Поднимается легкий ветерок и бросает мои волосы в сторону, где они оказываются на плече у Такера. Он смотрит на меня и сглатывает. Кажется, что он готов сказать что-то важное. Мое сердце подскакивает к самому горлу.

— Я думаю, что ты… — начинает он.

Мы оба слышим шум в кустах позади нас в один и тот же момент. Мы поворачиваемся.

На тропу выбирается медведь. Я мгновенно понимаю, что это гризли. Его огромные плечи сверкают в лучах восходящего солнца, когда он останавливается и смотрит на нас. Позади него из-за кустов выбираются два детеныша.

Это плохо.

— Не беги, — предупреждает Такер. Это не вариант. Мои стопы примерзли к земле. Периферическим зрением я вижу, как Такер стягивает рюкзак со своего плеча. Медведь наклоняет голову и издает рычащий звук.

— Не беги, — снова говорит Такер, на этот раз громче. Я слышу, как он нащупывает что-то в рюкзаке. Может что-то, чем сможет ударить медведя. Медведь смотрит прямо на него. Его плечи напрягаются, когда он собирается сделать рывок.

— Нет, — шепчу я на ангельском, протягивая руку так, словно могу удержать его одной лишь силой своего желания. — Нет.

Медведица останавливается. Ее взгляд возвращается к моему лицу, ее глаза светло-коричневые, абсолютно лишенные всяких чувств и сознания. Настоящее животное, которое сосредоточенно смотрит на мою руку, а затем поднимается на задние ноги, рыча.

— Мы не причиним тебе вреда, — произношу я на ангельском, стараясь говорить тихо. Я не знаю, как это будет звучать для Такера. Я не знаю, поймет ли меня медведь. У меня нет времени на размышления, но я могу попытаться.

Медведица издает звук, похожий на полулай-полурык. Я смотрю в ее глаза.

— Уходи отсюда, — говорю я твердо. Я чувствую странную силу, проходящую сквозь меня, оставляющую меня с легкой пустотой в голове. Когда я смотрю на свою протянутую руку, то вижу слабое сияние исходящее из-под моей кожи.

Животное встает на четыре лапы. Она снова наклоняет голову и рычит на своих детенышей.

— Иди, — шепчу я.

И она уходит. Разворачивается и снова исчезает в кустах, а детеныши следуют за ней. Она исчезает также быстро, как и появилась.