Я невольно захохотал. Серебряная ложка! Айрленд тоже язвила на этот счет в своем первом имейле, с которого все началось…

Я отпил водки.

– Наверное, вы оба правы.

Бармен удивился, но уточнять не стал.

– Не банкрот, не алкоголик – стало быть, неприятности дома. Я угадал?

– Почти, – буркнул я.

– Проблема с такой проблемой в том, что начинается она с пустяков.

Я такого еще не слышал, но в словах Джо имелось рациональное зерно.

– А ты умный мужик, Джо.

– Бен, – поправил бармен. – Но за две сотни зовите меня хоть Ширли. У меня за плечами два развода, поэтому советчик из меня так себе, но все же если при виде нее у вас расплывается улыбка еще до утреннего кофе и если у вас на нее стоит без стакана, значит, за нее надо держаться. Купите букет вон в круглосуточном, идите домой и извиняйтесь, даже если не виноваты.

Эх, если бы все было так просто…

– Ты прав, Джо.

Бармен обрадованно выпрямился.

– Неужели домой пойдете?

– Нет. Советчик ты так себе.

Грант

Я приподнял голову и чуть не зашипел: кожа со щеки, по ощущениям, осталась на жестком пластике. Я приподнялся на локте и огляделся: я находился в какой-то приемной спартанского вида, но, хоть убей, не помнил, как сюда попал.

– Вы в психиатрической лечебнице Паттон, – сказал кто-то рядом низким баритоном.

Паттон?! Какого дьявола я забыл в этом трижды проклятом месте? Повернув голову на источник звука, я увидел хорошо одетого человека, сидевшего через несколько кресел. Он закрыл медкарту, которую читал, и сложил руки на коленях.

– Я доктор Бут.

Фамилия показалась мне знакомой, но вспомнил я не сразу: голова просто раскалывалась. Я сел и впервые понял, что спал на складных стульях с эргономичными пластиковыми сиденьями.

Рука сама поднялась к виску.

– Я что, попал в аварию?

– Об этом мне ничего не известно. Я могу предположить легкое алкогольное отравление в результате переупотребления спиртного.

Блин, голова сейчас точно лопнет. Какого я, блин, ловлю в Паттоне?

– Вы не знаете, как я сюда попал?

– Об этом вас спросил наш охранник. Вы ответили – на такси.

Я машинально кивнул, и движение вызвало взрыв боли под черепной коробкой. Я напрягал память, силясь воскресить вчерашний вечер. Так, сначала я пил в баре, потом какой-то мужик запер бар и довел меня до машины. Джо? Вроде его звали Джо. Точно, это был бармен, я вышел вместе с ним, когда бар закрылся. Черт, то есть я пил до четырех утра?! Неудивительно, что у меня отшибло память.

– А мы с вами раньше встречались? – спросил я доктора Бута.

Он улыбнулся.

– Нет, это наша первая встреча. Вы приехали примерно в пять тридцать утра и попросили о свидании с одной из моих пациенток. Любые визиты разрешены только с одобрения лечащего врача. Охрана видела, что вы пьяны, и вас не пропустили, но они позвонили мне и уведомили о происшествии. Я попросил дать вам отоспаться в приемной – по крайней мере, до полудня, когда начнутся посещения. Вообще сюда пускают круглосуточно, но коррекционное отделение следует протоколу государственных тюрем, когда речь идет о посетителях.

– А сколько сейчас времени?

Врач взглянул на часы.

– Четверть одиннадцатого.

Я пригладил волосы (даже волосы трогать было больно).

– Я так понял, вы – психиатр Лили?

Доктор Бут кивнул.

– Да. Первые четыре года пребывания у нас Лили упорно добивалась встречи с вами, но вы не ответили ни на одно из моих сообщений и ее писем. Мне стало любопытно, что же привело вас сюда сегодня. Когда я пришел, вы крепко спали.

– И вы сидели тут четыре часа, дожидаясь, пока я просплюсь?

Врач улыбнулся.

– Нет. Когда я увидел ваше состояние, я ушел на утренний обход, попросив охрану скинуть мне на пейджер, когда вы проснетесь. А потом я вернулся и заполнял истории болезни… – Он показал глазами на толстую стопку пухлых коричневых папок на соседнем стуле.

– Почему?

– Что – почему? Почему я попросил охрану дать вам выспаться или почему работаю тут с медкартами?

Я встряхнул головой.

– И то, и другое.

– Я уже сказал, меня заинтересовала причина вашего появления. Лили по-прежнему моя пациентка, у нее отмечается значительный прогресс, но от членов семьи пациента я нередко узнаю важную информацию, которая помогает в лечении. При поступлении к нам Лили подписала разрешение обсуждать течение ее болезни с вами. Каждый год мы с ней пересматриваем подписанные ею документы. Прошло уже семь лет, а она так и не отозвала свое разрешение, поэтому юридически я имею право рассказать о ее состоянии. У меня ощущение, что это поможет мне понять, отчего вы захотели ее увидеть.

– Когда она впервые поступила сюда, вы сказали? Ее не в больницу упекли, ей дали двадцать пять лет, черт побери! А вы ее здесь держите в полной расслабухе! Она заслужила тюремную камеру, как любой убийца!

– Понятно. Вы приехали поговорить с ней?

Я кашлянул. Во рту было ужасно сухо.

– Нет. Я не хочу ее видеть и не желаю ей помогать. Не знаю, что на меня нашло ночью… или под утро, когда я сюда приперся.

Доктор Бут некоторое время вглядывался в мое лицо и кивнул.

– Ясно. Но мы-то с вами можем поговорить. – Он встал. – Какой кофе вы предпочитаете? Позвольте предложить вам кофеина и тайленол – у меня впечатление, что вам не помешает и то, и другое.

Мысль подняться на ноги вызвала непроизвольную тошноту. Нечего было и думать о том, чтобы доковылять до такси и перетерпеть получасовую дорогу до гавани. Я потер затылок и шею.

– Ладно, так и быть. Кофе я бы выпил. Черный, если можно.

Док исчез и скоро вернулся с двумя пластиковыми стаканами и пакетиком тайленола.

– Спасибо.

Врач присел напротив меня и молча смотрел.

– Я вообще не пью. Со мной такого не случалось с самого колледжа…

– Значит, вас что-то расстроило и послужило триггером? Я имею в виду, подтолкнуло вас к употреблению алкоголя и приезду сюда?

– Лили к этому отношения не имеет.

А может, только моя бывшая жена в этом и виновата.

– Мы можем говорить о чем хотите, необязательно о Лили.

Я фыркнул.

– Но вы наверняка подвергнете мои слова психоанализу и свяжете с ней. Разве не так работают психиатры? Готовы объяснить что угодно, лишь бы отвести обвинение от своего пациента! Нарик убивает мужика при ограблении – так ведь его отец растлил, значит, отец виноват, а не крэк, которого выродок накурился за час до преступления! Женщина убивает собственное дитя – ах-ах, ее нельзя обвинять, у нее, видите ли, депрессия! У нас у всех на каком-то этапе жизни бывает депрессия!