– Это безумие! Конечно нет!

– Секретарь, запишите ответ и сообщите его нашим коллегам в Дели, а мы продолжим. Итак, господин Ларч, согласны ли вы с обвинением в оскорблении и применении физической силы к полицейским?

– Позвольте объяснить, ваша честь.

– Я хочу услышать четкий и ясный ответ. Да или нет?

– Я не хотел…

– Секретарь, запишите признание вины. По закону штата Керала, сначала вас будут судить за правонарушения, совершенные на этой территории. Следующее заседание назначаю на вторник, двадцать четвертое июня две тысячи четырнадцатого года.

– Через четыре месяца!

– Учитывая тяжесть выдвинутых обвинений, вы будете ожидать суда в тюрьме.

* * *

Я снова оказался в Пуджапуре, тюрьме штата Тривандрам. Тюремный секретарь, оформлявший мою «прописку», столкнулся с юридическим казусом. Первым был выдан ордер в Дели – по подозрению в убийстве, это более тяжелое преступление, чем сопротивление представителям власти «при исполнении», поэтому сидеть я должен в Дели, то есть меня следует отправлять в столицу, а потом вернуть в Тривандрам, чтобы судить здесь.

Чиновник сделал звонок, проконсультировался и сообщил мне результат разговора:

– Помощник прокурора подтвердил мою правоту, но, поскольку ордер уже выдан, Верховный суд должен его аннулировать. Ждать придется месяцы, быстро не получится.

– Что мне грозит в Дели?

– За убийство? Смертная казнь. Но не волнуйтесь, теперь высшую меру применяют редко. Скорее всего, приговорят к пожизненному заключению.

Я не понял, говорит он серьезно или шутит, но предположил худшее.

– Один черт…

– Не скажите. За примерное поведение вас могут выпустить через двадцать лет.

Я скорее угадал, чем услышал его слова, – батарейка в слуховом аппарате явно готовилась сдохнуть.

Той ночью я рухнул в пропасть. У меня бывали трудные периоды, я валялся в госпиталях, но всегда справлялся. Получив серьезное ранение, думал: «Вцепись в жизнь обеими руками и держись!» Способность выходить живым из всех переделок внушила мне слепую веру в будущее, убежденность в том, что ничего плохого не случится, а терпение и приложенные усилия позволят вернуться к нормальному существованию. Я впервые почувствовал себя побежденным и понял: здесь все и закончится. Меня ждал ледяной туннель, и света в конце не было.

Я не привык оглядываться и никогда не размышлял над тем, что случалось со мной в прошлом. После демонстрации фильма Хелен мужчины и женщины одолевали меня вопросами. Думаю, я часто разочаровывал этих людей, казался им высокомерным и равнодушным, но для меня прошлое оставалось в прошлом, и зацикливаться на нем не имело смысла. В ту ночь я заново, как наяву, пережил крушение вертолета, услышал крики товарищей, взрывы, вдохнул сладковатый запах смерти, явившейся за данью. Тогда я чудом спасся, меня не сунули живым в гроб, не завинтили крышку, но теперь чуда не будет, я стал пленником могилы, и надгробную плиту отодвинут – если отодвинут! – очень не скоро. Вот такие мысли одолевали меня в первую ночь в центральной тюрьме штата Тривандрам.

Я перестал обращать внимание на перенаселенность тюрьмы, сокамерников, охранников, абсурдные правила внутреннего распорядка, мерзкую кормежку, жестокое обращение. Дышать через сломанный нос было больно. Фельдшер осмотрел меня и сокрушенно покачал головой:

– Необходима операция, но у нас нет нужного оборудования, а перевозить заключенных вашего статуса в городскую больницу запрещено. Я дам обезболивающее, а в столичной тюрьме сделают все необходимое.

Я посмотрелся в зеркало и не узнал себя. Что это за тип с блуждающим взглядом? Лицо желто-серое, глаз заплыл, губа распухла, на лбу царапины, нос свернут на сторону. Я напоминал боксера в нокауте, пытающегося сообразить, жив он или мертв, пока судья ведет отсчет от одного до десяти.

* * *

Что случилось с Абхинавом? Почему меня обвиняют в его убийстве?

Когда я покидал дом, старик был жив, его сосед Чакор Дургуд может это подтвердить. Дарпан тоже. О нем, кстати, судья ничего не сказал. Его ранили? Он боится дать показания? Где Дина? Сбежала? Она как-то замешана?

Ответов на все эти вопросы я не находил, хотя надеялся, что легко докажу свою невиновность, потому что был в Керале, когда произошло убийство, но не мог не думать о бесчисленных юридических ошибках, бедолагах, раздавленных бюрократической машиной и приговоренных за чужое преступление. Мысли убивали меня, понуждая сдаться без борьбы.

Я больше не хотел противостоять судьбе. Исчезновение Дины и тысячи подозрений на ее счет разрушали меня. Что, если она все-таки замешана в нападении на меня, а может, и в убийстве Абхинава? Я устал, был опустошен, знал, что помощи ждать неоткуда. Без Дины мне конец, но я не желаю безропотно идти на заклание! Условия заключения оптимизма не добавляли.

Восемьдесят человек гнили заживо в длинной прямоугольной камере с облупившимися стенами, рассчитанной на пятьдесят заключенных. В правом углу, под зарешеченным окошком, находились «удобства» – два унитаза и две раковины с холодной водой. В центре помещения стояла круглая колонна, на полу в три ряда лежали циновки. Днем дверь не закрывалась, и люди непрестанно ходили туда-сюда, а в восемь вечера ее запирали до утра.

Я пытался вспомнить название старого фильма, действие которого происходило в турецкой тюрьме. Мрачная, безнадежная история. Я погрузился в жестокий, садистский мир, управляемый уголовниками-рецидивистами. Они разделили между собой территорию, снюхались с охранниками и терроризируют слабых. Здесь правит бал насилие, а грязь, вонь, крысы и скорпионы довершают картину.

Меня не тронули – возможно, потому, что я был в жалком состоянии, или «на новенького», – но с реальностью я столкнулся в первую же ночь.

Я проснулся от жутких воплей. Они доносились из дальнего угла, где здоровяк-заключенный насиловал молодого индийца. Трое подручных силой удерживали несчастного на месте. Первым побуждением было кинуться на помощь парню, но лежавший слева мужчина удержал меня за плечо.

– Не вмешивайся, наживешь проблемы! – вполголоса бросил он.

Я колебался. Никто не реагировал на пронзительные крики, все притворялись спящими. Я попытался вырваться, но он вцепился в меня обеими руками:

– Хочешь сдохнуть? Они очень опасные типы, и это не твое дело. Помочь все равно не сумеешь. Главарь – конченый параноик, здесь он царь и бог. Никогда не смотри ему в лицо, он этого не любит, даже вырвал за это глаз одному арестанту. Уймись, не то с тобой сделают то же самое.

Второй удар по самолюбию оказался сокрушительным. Я отступился, не стал играть в благородство. Подумал о себе любимом, и предлог сразу нашелся: все тело и так болит от побоев, жертве я не помогу, а меня превратят в отбивную. Все вместе мы смогли бы отбить несчастного, но каждый хотел спасти свою шкуру. Я сел. Зажал уши, но все равно слышал мольбы и стоны. Безумие длилось долго, очень долго. Я стал подручным палачей, и мне захотелось умереть.