— Тебя устроят два храбрых рыцаря, или хочешь еще и третьего? — подмигнул Элизе дядя Бальдассаре.

— Двух хватит, — ответила Элиза, довольная тем, что дяди наконец-то вспомнили о ее существовании.

Экзамен прошел как по маслу. Учительницу было не узнать: любезная, дружелюбная, внимательная. А вот Элиза, наоборот, вела себя сдержанней, чем обычно. И каждый раз, когда ее взгляд падал на эти белые мягкие руки, уши начинали гореть.

Она набрала максимум баллов, как, впрочем, и Приска, Розальба, Марчелла, Фернанда и Симона. Большинство Подлиз заработали жалкие «шестерки» и только пару «семерок». На этом настаивали две чужие учительницы, хотя синьора Сфорца и упиралась.

— Ну что вы, это очень умная девочка, просто она стесняется посторонних. А эта только что перенесла ветрянку. Но уверяю вас, на уроках они всегда первыми вызывались отвечать.

Но коллеги не хотели уступать ни балла! А вот Розальбе они решили поставить 10 баллов за рисование, а Приске — чудо из чудес — 10 по итальянскому, но главное 9, да-да, 9 по математике!

Прямо из школы Приска понеслась к Ундине и взлетела по лестнице с такой скоростью, что наверху еще долго не могла отдышаться. БУМ-БУМ-БУМ — билось ее сердце. Но на этот раз от счастья.

10 июня синьора Панаро, жена судьи, позвонила жене адвоката Пунтони:

— Мне только что доставили серебряный поднос от ювелира, он уже завернут, очень красиво и изящно. Я хотела послать Эстер вручить его синьоре Сфорце уже сегодня вечером. Ждать результата вступительного экзамена как-то некрасиво, Вам не кажется?

Синьора Пунтони была полностью с ней согласна.

— Разумеется, я отправлю прислугу проводить девочку. Но мне кажется, будет очень мило, если вместе с моей дочкой придет еще несколько учениц. Я уже позвонила синьоре Мандас насчет Алессандры и инженеру Голинелли насчет Ренаты. Мне бы очень хотелось, чтоб четвертой была ваша Приска.

— Как это мило с вашей стороны! — растаяла синьора Пунтони. — Приска будет просто счастлива. Пойдут все вместе от вашего дома, так? Во сколько ее отправить к вам? В четыре? Отлично. Еще раз спасибо, что подумали о нас.

— Мама, какая же ты подлиза! — сказала Приска, когда мама повесила трубку. — Зачем ты согласилась? Я не собираюсь туда идти.

— Пойдешь как миленькая, тоже мне! И вообще, гордиться нужно, что из всех одноклассниц выбрали именно тебя!

— Ни за что не пойду!

Но, как обычно, в конце концов она все-таки послушалась. В общем, и выбора у нее особо не было. Разве что закатить истерику, кататься по полу, орать до хрипоты, пока не подскочит температура. Да и то может не сработать: если уж Прискиной маме взбрело в голову заставить ее что-то сделать, она будет упрямиться хуже Приски. Впрочем, хоть Приске и не хотелось иметь ничего общего с этими тремя Подлизами, ей, конечно, было страшно любопытно посмотреть, как они будут кривляться, вручая подарок, и послушать, какие лицемерные глупости они наговорят этой Сфорце.

В общем, она сваляла дурака, что дала себя уговорить и в четыре явилась к дому Панаро.

Там она с удивлением обнаружила, что Эстер еще в кровати после дневного сна, а остальные дуры придут только в половину шестого.

— Я специально просила тебя прийти пораньше, — сказала жена судьи, встретив ее очень любезно, — так как хочу доверить тебе очень важное дело. Из всех учениц синьоры Сфорцы справиться с ним можешь только ты.

Приска недоверчиво посмотрела на нее.

— Проходи, — сказала синьора Панаро, заводя ее в комнату, обставленную старинной мебелью: там были стол и кресло с львиными лапами на ножках и красивые книжные шкафы с серыми шелковыми шторками. — Это кабинет моего мужа. А это его письменный стол, за которым он пишет приговоры. Представляешь? Правда, потрясающе — писать за столом судьи?

Писать что? Приска по-прежнему смотрела на нее, ожидая объяснений.

— Стихотворение! — с воодушевлением воскликнула синьора Панаро. — Благодарственное стихотворение, посвященное учительнице. Я знаю, что на экзамене за четвертый класс ты получила 10 по итальянскому. Я знаю, что ты прекрасно пишешь стихи. Ты прославилась на всю школу.

Приска поняла, что синьора всей этой лестью заманивает ее в ловушку.

— Только ты можешь это сделать, понимаешь? Я специально попросила тебя прийти за полтора часа до остальных. А теперь я оставлю тебя здесь в тишине и покое с бумагой и пером. Необязательно сочинять длиннющую поэму, как ты любишь, говорят. Хватит нескольких строк, что-то милое и изящное, от всего сердца…

— У меня не получится, — сквозь зубы пробормотала Приска.

— Да ладно тебе! Не скромничай. Эстер мне сказала, что у тебя целые толстенные ежедневники исписаны стихами.

— Но сейчас у меня нет вдохновения… — схватилась за соломинку Приска.

— Ну, пусть оно придет! У тебя впереди целый час. А потом Эстер, у которой очень красивый почерк, перепишет его на этот пергамент. Смотри! Вот что мы уже написали:

СИНЬОРЕ СФОРЦЕ

С ЛЮБОВЬЮ И БЛАГОДАРНОСТЬЮ.

ВАШ 4 «Г»

10 июня 1950 года

— Все, я выхожу. Уверена, ты сочинишь что-нибудь прекрасное.

Она вышла и закрыла за собой дверь. Мышеловка захлопнулась. Деваться Приске было некуда. Это со своими она могла быть дерзкой и храброй, а чужих стеснялась. К тому же Панаро были не просто чужие.

С самого рождения Приска только и слышала, что о судье Панаро, о том, какой он строгий и влиятельный. Он представлял Закон, и от него во многом зависела судьба их семьи. И если над его тупой дочерью Приска могла издеваться в школе, то, оказавшись в этом кабинете, она готова была сдаться. Ведь судья Панаро судил не только преступников, но и работу ее отца и деда. И так же, как он с легкостью отправлял людей в тюрьму, ему ничего не стоит лишить ее семью средств к существованию, и тогда, нищие и голодные, они будут скитаться по улицам городка и просить милостыню.

Такая же властная манера его жены, которой и в голову не приходило, что кто-то может ее ослушаться, совсем парализовала волю Приски. Даже обстановка кабинета, его темная мебель и задернутые бордовые шторы угнетали, напоминали о ее слабости и бессилии.

Ничего не поделаешь. Она оказалась в плену, и ценой ее свободы станет это проклятое стихотворение. Другого способа вырваться нет, так что лучше уж закончить с этим поскорее.

К счастью, она перечитала кучу этих глупых стишков, напичканных фальшивыми клише. Она собрала в кулак всю свою ловкость и умение играть словами и приказала своим чувствам и совести молчать. Пососала кончик пера, глубоко вздохнула и с чувством глубокого презрения к самой себе начала писать, почти без помарок.