Ах, были мы глупы, как дети,

Читать, писать мы не могли.

О, горе нам, в любом предмете

Мы были полные нули.

Но тут спасение пришло к нам!

Синьора Сфорца в класс вошла

И тут же, как луч солнца в окна,

Ученья свет в нас пролила.

С тех пор идем дорогой знаний,

Храним терпения запас;

Мы лень отправили в изгнанье,

Чтоб быть похожими на Вас.

Победу принесет упорство.

Спасибо Вам, синьора Сфорца!

Закончив писать, она почувствовала себя жалким червяком. В этих строках не было ни капли правды, начиная с первой строфы, очень несправедливой по отношению к доброй синьорине Соле. А что ей оставалось делать? Если она напишет то, что думает,

Судья без капли снисхожденья

Отправит прямиком в тюрьму…

Она открыла дверь и позвала:

— Синьора! Синьора Панаро! Я всё!

Стихотворение и, главное, скорость, с которой оно было написано, привели синьору Панаро в полный восторг. Пока Приска писала, Эстер, оказывается, уже встала, умылась и надела свое лучшее платье. Заразившись воодушевлением матери, она, вместо того чтобы, как обычно, встретить Приску какой-нибудь грубостью, бросилась ей на шею, будто они закадычные подружки. Потом она уселась за отцовский письменный стол и начала переписывать Прискин шедевр набело, немного завидуя, что сама такого никогда в жизни не придумает.

Только она закончила, как показались Рената и Алессандра, тоже расфуфыренные как на бал.

Синьора Панаро торжественно передала служанке сверток с дорогущим серебряным подносом, умоляя держать его покрепче.

— Когда вы дойдете до ворот синьоры Сфорцы, дай его понести Эстер. Ты в дом не поднимайся, а подожди девочек на лестнице. Пусть лучше они одни разыграют маленькую церемонию, которую я для них придумала.

Она объяснила девочкам, что, когда они войдут и поздороваются с учительницей, Приска должна сразу «с выражением» прочесть стихотворение. После этого Эстер вручит сверток с серебряным подносом, а пока синьора Сфорца будет его разворачивать, они должны хором запеть «Вот и кончился день тяжелый». Только, как заметила Приска, вместо «день» надо петь «год».

И вот они вышли из дома и отправились в путь, служанка и четыре девочки, под палящим — хоть и было почти шесть вечера — летним солнцем, от которого дрожал воздух.

Пока они шли по почти безлюдным улицам, в голов у Приски роилась тысяча мыслей. Она уже сто раз пожалела о том, что натворила: трусость, непростительное малодушие. Чем она теперь отличается от самых гадких вечно заискивающих Подлиз? Стоило так презирать их все эти годы, чтобы потом повести себя как одна из них и даже хуже. Ну почему, почему она не отказалась? Почему не устояла перед любезным деспотизмом синьоры Панаро? Лучше бы уж оказаться со всей семьей на улице или в тюрьме, чем стать подлизой.

А теперь ей придется еще разыгрывать эту низкую комедию. Смотреть в глаза синьоре Сфорца и хвалить ее, говорить ей, как они мечтают стать на нее похожими, как она их прекрасно всему научила и все такое, хотя сама она ее ненавидит и презирает, и если есть на свете кто-то, на кого бы она не хотела быть похожей ни за какие коврижки, так это она, синьора Гарпия, жестокая, лживая, властная и лицемерная, настоящая стерва!

Ей вспомнились коробки для бедных и ошеломленное лицо Аделаиде, которой только что отрезали косы; ее бедные, облитые грязью тюльпаны. И намыленный язык Иоланды…

Своим мерзким стихотворением она, Приска, встала на сторону учительницы, предала их, и теперь ей казалось, что они укоризненно качают головами.

Она была уверена, что угрызения совести будут мучить ее всю жизнь, точить ей мозг как червь, безжалостно, лишая ее веры в себя, самоуважения и чувства собственного достоинства.

Если бы только можно было вернуться назад! Но от служанки Панаро исходила такая же непреодолимая властность, как от хозяев, и она решительно подталкивала ее вперед по дороге унижений.

«Надо что-нибудь придумать, чтобы не пойти туда. Я еще успею. Но что? Что?» — лихорадочно размышляла она.

Приска горестно опустила голову, и вдруг ей в глаза бросилась линия, разделяющая плитку на тротуаре, ей вдруг показалось, что это непреодолимая граница, грань между добром и злом, и если зайти за нее, этот позор уже не смыть.

Она вдруг поняла, что просто не может переступить эту черту, и остановилась как вкопанная — так курица замирает перед нарисованной мелом линией.

— Я дальше не пойду, — решительно заявила она.

— Как это не пойдешь? — удивилась Алессандра. — Мы же почти пришли.

— Я не могу идти дальше, — уперлась Приска.

— Иди-иди! Что это еще за капризы? — строго сказала служанка и подтолкнула ее за плечи.

Но Приска не сдвинулась с места.

— Что с тобой? Ты что, заболела?

— Да! (Вот, то что надо!) Мне очень плохо. Ай-ай-ай! У меня болит живот. Мне срочно нужно в туалет.

— Ну, если тебе и правда так плохо… — с сомнением сказала служанка. Не очень-то красиво заявляться к учительнице домой и первым делом проситься в туалет. Это испортит всю торжественную церемонию. — Тогда лучше иди домой.

Для вящей убедительности, Приска переминалась с ноги на ногу.

— А стихотворение? Кто же расскажет стихотворение? — спросила Эстер, вцепившись в пергамент.

Больше всего Приске хотелось бы забрать его с собой и уничтожить, стереть в порошок, но она понимала, что это невозможно.

— Расскажи ты. И даже знаешь что? Скажи лучше, что это ты сочинила.

— Правда? Правда можно? — Эстер ушам своим не верила.

— Да-да. Мне все равно.

— А ты никому не расскажешь, что это ты написала?

— Никому. Клянусь. Пусть у меня язык отсохнет.

— Ну, что же ты стоишь?! — шикнула на Приску служанка и погнала дальше остатки своего стада.

Приска бросилась стремглав домой, чувствуя себя легкой, как перышко. Уф, гора с плеч, Приска даже принялась напевать, сочиняя на ходу:

Вот и кончился год тяжелый,

Ненавижу я эту школу,

И особенно вас, да, особенно вас

Худшая в мире синьо-ора!

Вот это я понимаю, стихотворение!

На бегу Приска почувствовала легкое покалывание в боку. Он решила сначала, что это селезенка, и перешла на шаг.

Но боль не утихла, а наоборот разыгралась и распространилась на всю брюшную полость… Приске показалось, что ее кишки извиваются, как змеи в мешке… Спасите-помогите! Будто в наказание за ложь, живот у нее по-настоящему дико разболелся. А вдруг она не добежит до дома и опозорится перед всем честным народом?