– Спасибо, друг мой, что вы со мной так возитесь, но «Скорую» не надо ни в коем случае, – твердо отказался профессор, при этом его голос вновь исказился, но вид у него был очень напуганным и растерянным. – И ни при каких обстоятельствах. Это у меня бывает… Давление. Я же все-таки… в возрасте. А в больницу… нет.

– Да вы же не маленький, чтобы врачей-то бояться, – пытался его урезонить напугавшийся не на шутку писатель. – Я же вам помочь-то не смогу, если это что-то серьезное, я ведь не медик…

– От врачей мне только хуже будет, – убежденно продолжал отказываться Золотарев. – А в больнице я просто сразу умру. Это не капризы, это… я просто редко болею. А отец мой именно в больнице и умер… Не огорчайте меня, друг мой.

– Ну, тогда крепкого сладкого чаю хотя бы, – сдался Вишняков и снова ринулся на кухню.

– Я просто… хоть под конец жизни хотел быть нужным… полезным… – еле слышно пробормотал старик, когда Денис вернулся; вдруг его морщинистые нижние веки набухли от слез, и он внезапно визгливо вскрикнул: – И подольше заниматься своим любимым делом, и просто жить!

Писатель растерялся еще больше. Он внезапно увидел, сколь беспомощен этот тщедушный, одинокий и никому не нужный человек. И каким же нужно быть бессердечным, чтобы…

– Ну, если хотите, – неуверенно произнес Вишняков, – я дам вам прочесть все, что у меня есть по этой теме. Свои наброски. Может быть, вы и вправду займетесь систематизацией моих отрывочных исторических сведений в тексте, подскажете что-то, поправите откровенные ляпы… Мне просто неловко вас всем этим загружать, и только.

– Меня можно и нужно загружать именно этим, – жалко пробормотал Золотарев. – Ведь это дело моей жизни, и я… просто почту за честь помогать вам…

– Ну, хорошо… Я приму вашу помощь с огромной благодарностью, – согласился Денис, окончательно сбитый с толку нервностью и горячностью историка. – В самом деле, возможно, мы вместе откроем путь каким-то свежим идеям.

Виктор Семенович смотрел на него с благодарностью, часто и тяжело дыша. Кровь унялась…

Но ночевать у Вишнякова профессор демонологии отказался наотрез. Через полчаса, уверяя, что чувствует себя отлично, Золотарев отправился домой. Единственное, на что уговорил его Вишняков, так это доехать на такси, которое ему писатель вызвал. Прибывший водитель, взглянув на старика, не удивился, что проехать надо всего несколько домов, даже не кварталов.

– Отец? – вполголоса понимающе спросил он у Вишнякова. Тот не стал отрицать, но по спине почему-то поползли мурашки.

Визит в храм. Снова незнакомка. Снова сомнения и выход на сцену «друга с той стороны». Удивительное возвращение.

Наутро Денис проснулся совершенно подавленным. У него из головы не выходило вчерашнее происшествие. Казалось бы, вот ерунда какая, кровь из носа. Но дело было не совсем в этом. В сердце Дениса внезапно проснулось то, что он считал почти несущественным – сострадание, милосердие… То, что он с недавних пор сам стал называть розовыми соплями. Одинокий старик, у которого проблемы со здоровьем. Который не нужен никому. Который в страхе считает оставшиеся ему дни. Но так воспитан, чтобы не подчеркивать ни свое полуголодное существование, ни несправедливую задвинутость в угол…

Конечно, Денис понимал, что никакие это не розовые сопли. Но Вишнякова очень смущало одно несоответствие. Казалось бы, забота о ближнем никак не противоречила поступкам дьявола. Вот она, во плоти, его забота – достаток, ремонт, возможность отдыхать на дальних морях… Но забота эта странным образом оборачивалась полной своей противоположностью.

Вишнякова издают – и у него появляется любовница. Он получает известность – и теряет лучшего друга. Устраивает семейству вояж на море, делает королевский ремонт – и лишается семьи… Не укладывались у него в голове эти причинно-следственные связи. Да и возникший так вовремя в его жизни профессор демонологии вызывал противоречивые чувства. Что-то было не так. Возможно, недоверие возникло в ожидании нового неведомого подвоха?

Денис не солгал насчет творческого застоя. Но «застоялся» он только в отношении романа «Дьявол в сердце ангела». «Олаф» писался вовсю. И с каждой написанной строкой Денис невольно обращался в мыслях к Мирославе. Как бы она отнеслась вот к этому повороту? К этой сцене? Что бы посоветовала по поводу ввода в сюжет третьестепенного героя, который на время становится фигурой столь значимой, что почти затмевает самого Олафа?.. И что бы она сказала, узнав, что этот герой – не что иное, как альтер эго героя, которое неожиданно воссоединяется со своей тенью в единое целое?..

Вишняков привык вести с женой воображаемые диалоги. Это единственное, что оставалось ему теперь. По привычке он иногда набирал ее номер. Шли гудки, но Мирослава не брала трубку. Как ни странно, этот процесс умиротворял. Словно эти гудки были живым существом, которое приникало щекой к трубке, молчало и ждало чего-то. Гудки – это значит, что она жива, телефон не выключила. А еще это значит, что есть надежда на встречу. Это просто… недоразумение. И временное. Все еще образуется.

«Мира, неужели ты в самом деле где-то там вышла замуж?.. Да если даже так… Даже если и так, я желаю тебе счастья. Совершенно искренне. Я просто потерялся без тебя. Словно лишился очень важной своей части. Мы с тобой всегда были единым целым, и моя половинка все еще стремится к тебе, несмотря ни на что, вопреки всему. Пусть у тебя там, где бы ты ни была, с кем бы ты ни была, все будет хорошо. И пусть наши дети будут здоровы».

Это походило на молитву. Не по канонам, но исходило из самого сердца. Молитва…

В одно прекрасное утро Вишняков совершенно неожиданно поехал в тот самый храм, около которого когда-то по дороге в клинику остановился трамвай, и они с Мирославой поставили свечку за ее здравие, а потом… Потом он обратился за помощью к дьяволу. Вспоминать об этом сейчас почему-то было страшно и стыдно. Кроме того, если бы Мирослава узнала, кому на самом деле обязана чудесным исцелением, она бы никогда Дениса не простила. Она была слишком чиста душой и принципиальна. Храм назывался Всех Скорбящих Радости, в честь иконы, и Денис еще тогда запомнил это название.

А этим утром его одолели непреодолимые сомнения – какая именно просьба помогла? «Друг» уверял, что именно он, а не Бог помог Мирославе… Тогда, находясь в смятении и панике, Денис поверил. И с тех пор духовная жизнь его по серпантину виток за витком спускалась все ниже. Пока не дошла до нуля. Писателю необходимо было с кем-нибудь посоветоваться или хотя бы поговорить. Он внезапно понял, что у него практически никого не осталось.

Историк, с которым он так сдружился? Денис опекал старика сам, от сострадания к его явной физической немощи. Но доверия к нему не испытывал. Родители? Они всегда были тихими, любящими, но посоветовать что-либо, кроме как одеться потеплее или следить за здоровьем, никогда не могли. Друзья? У него был только один друг, которому Денис мог открыть душу. И сам захлопнул ее перед Мишкой. Жена? Он растоптал ее доверие. Напугал. Предал. Оставил одну…