Он залюбовался. Он совершенно не помнил ее лица. Только смутно – что оно какое-то светлое, лучащееся. И вот теперь разглядел во всех подробностях. Глаза зеленовато-карие, волосы русые, забраны в простой хвост, несколько чуть волнистых прядей выбились из-под платка. Что на ней было тогда, зимой, когда она вытащила его из-под колес? Нет, не вспомнить. Платок на ней был еще в храме, и там на всех женщинах платки. В его представлении как-то всегда связывались – женщина, храм, платок. Денису это напоминало униформу. А сейчас он присмотрелся – нет, совсем не униформа. Одри Хепберн тоже ведь носила платок… Да! Мария чем-то напомнила ему, нет, не Одри Хепберн, но какую-то винтажную актрису не то шестидесятых, не то семидесятых. Такая же… неземная. Глазищи. Задорный носик. Губы, всегда готовые улыбнуться. Такая… женщина-ребенок. Которая и в пятьдесят будет женщиной-ребенком. Не инфантильной куклой, нет, просто неземным, светлым созданием. Светоносным. Такими людьми любуешься, как звездным небом или облаками летним днем, как покрытым цветами лугом или веселыми переливами лесной речушки. Как дивной птичкой с радужным опереньем или пушистой белочкой в парке…

– Вами хочется любоваться, как произведением искусства, – невольно вырвалось у Дениса.

– Спасибо, – без тени кокетства отозвалась она. – Вы говорите как художник, а не как писатель… А вот я как раз художник. И вас бы, кстати, нарисовала с удовольствием. У вас лицо очень интересное, правда. А что вы пишете?

– А я пишу фэнтези, – Денису было чуть-чуть обидно, что человек, работающий в издательстве, может его не знать. Впрочем, не Стивен Кинг же он, чтобы его все читали и на улице узнавали… – Про Олафа-варвара.

– Ой, а ведь что-то такое я слышала, – радостно подхватила Мария. – Вы извините, пожалуйста, я знаю, как авторы щепетильны по поводу своих работ. Я не читала про Олафа, хотя правда-правда слышала о вас. Так вот вы какой, оказывается!

– Какой? – невольно улыбнулся Вишняков.

– Хороший, – просто ответила она. – И тема у вас хорошая, наверняка приключения, да?

– Именно приключения, – подхватил Денис, мельком подумав, что все его перипетии никак не изменили характера Олафа. Сейчас это почему-то обрадовало писателя. Олаф, наверно, оставался все это время последним его другом. – Я сам подростком очень любил читать такое… Историческими лубками кто-то когда-то назвал. Удивительно верно! Дюма был мастером исторических лубков. Я, конечно, себя с ним не равняю, сейчас таких, как я, писак пруд пруди… Это не самоуничижение, это просто так и есть. Просто писать надо о том, что чувствуешь хорошо, то, к чему душа лежит. А в душе-то я совсем пацан, оказывается!

– Вы так это говорите, словно извиняетесь, – заметила Мария. – Знаете, как это ценно – сохранить в себе такую детскость? Я сейчас не про инфантилизм говорю, и а именно про детскость восприятия. Это не одно и то же совсем. Дети, они ведь как мир воспринимают? Чисто, радостно, незамутненно. Без всяких социальных наслоений, без всего наносного, что придумали взрослые, кажется, лишь для того, чтобы усложнить жизнь себе и окружающим. И добро, и зло воспринимают прямолинейно и любят открыто, не пряча чувств, не вуалируя их под что-то еще. Это правильно, мне кажется.

– А взросление, значит, неправильно? – резюмировал Денис.

– Иногда я сомневаюсь, что оно вообще существует, это взросление, – сказала Мария, чуть поджав губы – довольно комично. – Взрослые… Они как магниты, на которых налипло нужное и ненужное. Мы называем это жизненным опытом, но пользоваться им не умеем, как магнитик не может использовать то, что к нему притянулось.

– Именно, – подхватил Денис, чувствуя, что Мария говорит сейчас именно про него и его ситуацию. Он нахватал так много ненужного, а отсеивать не умел, потому что просто не понимал отчетливо, что нужно, а что нет. Оказывается, это очень трудно понять… И не в возрасте тут дело…

– Точно, не в возрасте, – согласилась Мария, и Денис поразился:

– Я что, вслух это сейчас сказал?! – изумился Денис. Он так привык быть «прозрачным» для «друга», что, кажется, начал проговаривать вслух свои мысли.

Мария улыбнулась, не ответив.

– Ой, – попытался объяснить Денис. – Я, знаете, стал замечать за собой, что как ненормальный говорю вслух то, о чем думаю… То есть неосознанно говорю, понимаете? Это вас не шокирует?

Ему очень не хотелось, чтобы Мария сочла его психом. Психов боятся, от них стараются держаться подальше. А Денису не хотелось, чтобы Мария держалась от него подальше.

У него не было к ней сексуального влечения; умом он понимал, что Мария привлекательна, даже более чем – но в роли любовницы не видел ее совершенно. Ее можно было представить кем угодно – сестрой, матерью, только не невестой. Его влекло к Марии что-то другое. Словно от нее, как от ультрафиолетовой лампы, исходило тепло, которое согревало скованную льдом душу Дениса.

Душу… или сердце? Может, он получил в сердце осколок волшебного зеркала дьявола (Денис знал, что в первых версиях «Снежной королевы» зеркало принадлежало именно этому, хорошо ему знакомому персонажу), а теперь этот осколок готов растаять и вытечь слезами.

– Эй, ну и чего вы так расстроились? – улыбнулась она. – Даже глаза заблестели, словно вот-вот заплачете. Никакой вы не ненормальный. Наоборот… просто вы много думающий. Знаете выражение: «Много мудрости суть много печали»?

– Екклезиаст, – кивнул Денис. Последнее время выдержками из этой книги его закормили по самое не могу.

– Екклезиаст, – подтвердила Мария. – Это псевдоним царя Соломона. Очень депрессивная книга, но и света в ней немало. Царь написал ее после того, как его возлюбленную Суламифь убили завистники. А до этого написал Песнь Песней – тоже для нее, но еще живой. Почему в мудрости печаль? Потому что мысли часто заводят нас на неверный путь. Это не значит, что не надо думать, наоборот. Просто не надо «вариться в собственном соку» своей мудрости. Надо сделать лицо проще, голос тише, движения медленнее – и душа сама по себе успокоится. А если чувствуешь, что путь, по которому идешь, начинает скользить под ногами, если по сторонам сгущаются тревожные тени, а потолок опускается все ниже, – не грех и помощи попросить…

– У кого? – спросил Денис.

– У того, кто ближе, – ответила Мария. – У родителей, семьи, друзей, у Бога…

«Сейчас будет затаскивать в храм», – напрягся Денис.

– И всегда помнить добро, которое сделали тебе, – закончила Мария. – А сделанное тобой забывать. Вот и будет в душе покой.

«Странно, – подумал Денис, – о необходимости ходить в церковь не сказала. Ну, может, еще скажет?» Он подсознательно все ждал проповеди, но Мария беспечно смотрела в окно и никуда его затаскивать не собиралась, по-видимому, просто пила морс. Денис расслабился.

– А что вы рисуете? – полюбопытствовал он наконец.

– А я рисую как раз для детей, – улыбнулась она. – Для них очень приятно рисовать, они так открыто показывают радость и удовольствие! Да и потом, детские впечатления от увиденных в книжках картинок помнятся потом всю жизнь. Например, Сутеев – знаете такого?