– Вы видите, – сказал он, поочередно прикладывая новую карточку к старым, – выщербинку на «е», то, что все «и» немного приподняты над строчкой, сглаженный внутренний угол «у», форму «б» и то, как кружочек в ней чем дальше, тем больше печатается почти сплошным.

Все молчали. Теперь, когда его внимание привлекли к изъянам шрифта, Джеймс видел, что они и впрямь общие у всех карточек, причем у свежеотпечатанной – заметнее всего.

Холмс как будто прочел его мысли:

– По мере использования машинки такого рода дефекты усугубляются. Поскольку все семь карточек выглядят одинаково, я предполагаю, что их отпечатали одновременно. Это должно было произойти по меньшей мере семь лет назад, поскольку Хэи, Кинг и, надо думать, мистер Адамс первый раз получили их в декабре восемьдесят шестого.

Клеменс выставил вперед руки со сжатыми кулаками, словно ожидая, что на них сейчас наденут наручники.

– Сознаюсь во всем. Сопротивляться не буду.

Губы Холмса скривились в нетерпеливой улыбке.

– Полагаю, мистер Клеменс, в дневное время любой из ваших гостей мог зайти в бильярдную и отпечатать четыре десятка карточек?

– Да, наверное. – Клеменс зажал сигару в зубах и вновь подошел к бильярдному столу. – Даже и ночью никто, кроме меня, не удивился бы стуку клавиш.

Джеймс прочистил горло и спросил:

– Последние годы, путешествуя по Англии и Европе, вы обходились без пишущей машинки?

Клеменс наклонился над бильярдом и, выставив локти, нацелил кий. При всей странности его поза была не лишена изящества.

– Последние годы в Европе я писал от руки либо нанимал стенографистку с пишущей машинкой.

– Я попросил бы вас, мистер Клеменс, – сказал Холмс, – если возможно, представить мне список слуг за восемьдесят шестой год вместе с их последними адресами.

– Список должен где-то быть, – проворчал Клеменс. – Я найду его сегодня до отъезда. А сейчас можно нам вернуться к игре?

– Разумеется, – ответил Холмс.

Клеменс запустил белый шар в беспорядочное скопление цветных. Три из них, задетые прямым ударом или рикошетом, скатились в три лузы. Клеменс выпрямился и потер кончик кия мелом, Хоуэллс, нахмурившись, склонился над столом.

– В бильярде такое случайное везенье зовут «негритянским счастьем», – сказал Клеменс.

– Держали ли вы гостевые книги с восемьдесят пятого года и до тех пор, как отправились путешествовать? – спросил Холмс.

– Да, – ответил Клеменс. – Кажется, мы их не убирали, а у Джона с Алисой свои гостевые книги. В том столе, за которым вы сидите, мистер Холмс, есть ящик… да, просто приподнимите скатерть…

Холмс вытащил четыре переплетенных в кожу альбома восемь на двенадцать дюймов.

– Если позволите… – начал детектив.

Клеменс кивнул.

Хоуэллс ударил по белому шару, тот отскочил от двух других, ударился об один бортик, о другой и скатился в лузу.

– Три тысячи чертей, – пробормотал бывший редактор.

– Я положу их как следует, и начнем снова, – сказал ему Клеменс. – Не пойму, отчего лузный бильярд нравится мне больше карамболя, которому я в молодости отдал столько денег, времени и сил. В Англии и Европе почти все столы без луз.

Покуда Клеменс доставал белый шар из лузы и подкатывал остальные к середине, где ждал деревянный треугольник, Холмс сказал:

– Мистер Клеменс, как я вижу, у вас гостили сотни людей… в год.

– Да, и… – Клеменс явно собирался что-то сказать, но передумал. – Мне нечего скрывать, мистер Холмс. Я совершенно спокоен, ибо тайно уничтожил страницы, на которых мадам Лафарж с ее труппой исполнительниц танца живота записали свои имена и впечатления от визита.

Холмс поднял взгляд от альбомов, наполненных сотнями закорючек:

– С вашего позволения…

– Конечно-конечно, – ответил Клеменс. – Эти четыре гостевые книги охватывают промежуток с восемьдесят пятого года по июнь девяносто первого, когда мы отплыли в Европу. Возьмите их с собой, но пусть Хэй потом вернет мне все четыре в первозданном виде. Я убежден, что в будущем мои биографы всерьез займутся этими книгами – как только промокнут кляксу на моей последней строчке.

– Спасибо, – пробормотал Холмс, – но мне нет надобности брать ваши гостевые книги. Довольно будет запомнить страницы за декабрь восемьдесят пятого и за весь восемьдесят шестой.

Он начал листать страницы, ведя пальцем по каждой.

– Вы заучите сотни страниц из подписей и отзывов, просто взглянув на них один раз? – с нескрываемым сомнением полюбопытствовал Клеменс.

Холмс остановил палец на странице и поднял глаза:

– Увы, такая память у меня с детства. Я могу вспомнить все, однажды увиденное. Это скорее проклятие, чем дар.

– Однако это должно быть чрезвычайно полезно для вашей профессии, – заметил Хоуэллс.

– Иногда весьма, – ответил Холмс. – Однако мне потребовались годы, чтобы научиться забывать ненужное.

– Напомните мне никогда не играть с вами в покер, мистер Холмс, – сказал Сэм Клеменс.

Однако сыщик вновь погрузился в гостевую книгу за 1886 год. Его палец быстро скользил по страницам.

Клеменс пожал плечами и жестом пригласил Хоуэллса продолжить игру. Тот нагнулся, прицелился по белому шару и запустил его в треугольник цветных. Шары раскатились в разные стороны, один попал в лузу. Хоуэллсу удалось загнать еще по одному со второй и третьей попытки, четвертая не удалась.

– Я полагаю, мы играем в восемь шаров, Сэм, – сказал он.

– Ах-ха! – воскликнул Клеменс, стряхивая пепел в пепельницу. – Предполагать опасно, Хоуэллс! На самом деле мы играем в стрейт-пул до пятнадцати очков.

– Что вы можете рассказать мне о технике игры в бильярд на основании того, что я уже сегодня видел? – спросил Генри Джеймс, пока Клеменс прицеливался для второго удара.

– Наблюдая за Хоуэллсом и мной, – ответил Клеменс, – вы видите, что, когда шар близок к цели, надо поднять одну ногу, затем одно плечо и дернуться всем телом в направлении катящегося шара, а когда он ударит в другой шар, резко вскинуть обе руки вверх. При этом вы, скорее всего, разобьете кием газовую лампу и устроите пожар, что Хоэуллс неоднократно демонстрировал в этой самой комнате, но не огорчайтесь: вы сделали для победы все, что могли.

* * *

Игра продолжалась, Клеменс выигрывал. Тут Холмс закончил читать толстую гостевую книгу, захлопнул ее и сказал:

– В феврале восемьдесят шестого у вас гостили Ребекка Лорн и ее кузен!

– Лорн? Лорн? – повторил Клеменс, встряхивая седой гривой. – Ах да! Я помню эту женщину и ее застенчивого кузена… как его? Карлтон? Нет… Клифтон. Я бы не подумал, что это было в феврале восемьдесят шестого, так скоро после самоубийства Кловер.