Так, молча, больше ничего не сказав друг другу, разошлись они по своим комнатам, словно чужие.

Что же случилось? Почему вдруг два самых близких человека не захотели говорить друг с другом? Никто из них не смог дать ответ на этот простой вопрос.

Оба, дядя и племянник, не могли долго уснуть. Ельцов-старший достал из письменного стола пачку старых фотографий и внимательно рассматривал их. Юрий читал «Черного монаха». Чеховская проза накатывала на него подсознательной тревогой, и ему иногда казалось, что из-за корпуса сорок третьего дома, из-за гаражей возникнет вдруг фигура и лик черного монаха, возникнет и потребует ответа за всю его странно прожитую жизнь.

А за окнами в ночи спал город, и люди в нем существовали странно, лихорадочно и торопливо, опасаясь не достать, не успеть, не получить. Они окунались в сон, на короткое время забывая о дневных заботах и неприятностях. Ночь давала им ощущение обманчивого покоя.

* * *

Наташе так и не удалось выяснить у Ельцова, о чем он говорил с двумя хорошо одетыми мужиками в ресторане. Она пустила в ход весь свой арсенал обольщения, но Юра только отшучивался:

— Я становлюсь знаменитым спортивным педагогом, Наташка.

Она уже неплохо изучила его и не верила наигранному веселью.

Глаза. Глаза его не смеялись, а были холодными и жесткими. Не о спорте говорили с ним эти пижоны, не о спорте. В эти минуты она ненавидела Ельцова. Практически в ее агентурной работе не было объекта, который так просто, но вместе с тем так жестко уходил бы от разговора. Настроение у нее испортилось. Ее начали раздражать веселая Женька, и ироничный Игорь Анохин, и ресторанный шум, и люди в зале, и услужливый официант. Видимо, она не могла скрыть своего настроения, и Женька спросила ее:

— Ты что, подруга, словно отключилась?

— Ой, Женечка, приступ мигрени начался, теперь это на всю ночь.

— Выпей коньяка, — весело посоветовала Женька.

— Не поможет. Я лучше пойду, чтобы компанию не портить. Юрик, проводи меня.

Они вышли из Дома журналистов, и Ельцов сразу же поймал левака на светлой «Волге». Простились они довольно сухо, у ее дома, договорились встретиться через два дня. Это тоже был один из ее хорошо отработанных приемов. На завтра она планировала свой неожиданный приход в спортклуб, прямо на тренировку. Там она скажет отработанную фразу:

— Я не могу столько ждать, милый.

Потом поездка к ней домой, постель и умелое выбивание из расслабленного объекта нужных данных.

Она поднялась в квартиру, зажгла свет, зло кинула сумку, сбросила с ног туфли на шпильках. На ходу снимая платье, вошла на кухню и включила кофеварку «Эспрессо» на две чашки. Агрегат этот подарил ей итальянский предприниматель, которого она разрабатывала два года назад. Уезжая, он накупил ей шмоток в долларовой «Березке» и презентовал это чудо кухонной техники.

Кофе получился крепким и вкусным. Наташа бросила туда дольку лимона и две таблетки заменителя сахара.

В раскрытое окно доносился слабый шум уходящего на покой города.

Наташа закурила сигарету «Сэлем», два блока презентовал ей все тот же директор магазина, трепетно ожидающий, когда она соблаговолит прийти на широкий диван в его кабинете. Но Наташа не баловала «нужников». К этой категории она относила директора магазина, замдиректора по хозчасти со своей работы, вертлявого мужика из управления торговли, ведавшего промтоварными «Березками». Директор «Кишки» снабжал ее продуктами, замдиректора — путевками и стройматериалами для ремонта квартиры и дачи, командир «Березок» помогал ей одеваться. Она раз в месяц, не чаще, дарила им себя, причем встречи эти обычно проходили в служебных кабинетах.

Ельцов ей даже нравился. Во-первых, он в постели полностью устраивал ее. Во-вторых, он не требовал никаких объяснений, не вел занудных разговоров о любви и верности. А главное, обходился без скандалов. Хочешь меня видеть — прекрасно. Не хочешь — не надо. Но нутром своим женским, интуицией она чувствовала, что очень нравится ему. Теперь ей предстояло полностью подчинить его себе.

Москва. Июль-август 1982 года

В город пришла жара. Она была особенно ощутима в центре. Накаленный воздух, пропахший бензином, неподвижно висел над домами.

Утром солнце еще по-раннему добро освещало неостывший за ночь, покрытый, как рубище нищего, заплатами асфальт, маковки бывших церквей, облупленные дома в старых переулках.

На телевизионном экране колосились бескрайние поля, лились тонны стали, прокладывались рельсы великой стройки БАМ. Почти ежедневно дикторы телевидения рассказывали, как растет благосостояние трудящихся.

А по утрам в Москву врывались колонны автобусов. ЗИЛы, ЛИАЗы и «икарусы» с владимирскими, калининскими, рязанскими номерами шли на штурм магазинов столицы. Электрички дальнего следования выбрасывали по утрам на перроны московских вокзалов тысячи людей, приехавших из разных городов Центральной России, они также набрасывались на торговые прилавки. Продукт, который в накладных именовали колбасой, брался с боем. Подсобки пустели. «Десантники» выбирали даже залежалые консервы.

На военные аэродромы под Москвой приходил «Груз-200» — цинковые гробы. Возвращались на родину ребята, погибшие в Афганистане. Груз этот печальный приходил в обстановке особой секретности.

В Москве появились молодые ребята со злыми глазами. На их форменных зеленках сверкали советские и афганские боевые награды. Афганцы — пацаны, ставшие мужчинами. Они видели, как гибнут их друзья, они сами убивали, толком не зная, за что подставляют свои головы.

Дряхлые вожди нации, которые, по словам одного из них, Андрея Кириленко, семидесятилетие считали возрастом небывалого творческого расцвета, не могли уже управлять огромной страной.

Война в Афганистане, война в Анголе, Эфиопии, Мозамбике, всепоглощающая гонка вооружений разоряли страну.

Из Афганистана в Ташкент и далее по всему Союзу хлынул поток наркотиков. Их перевозили весьма просто. Герои афганского тыла забивали героином цинковые гробы вместо погибших солдат.

Восемьдесят второй год стал временем небывалого расцвета теневой экономики, слияния партийных лидеров с дельцами, а через них с уголовниками.

В Москве жили относительно сытно и устроенно. Гудели по ночам подмосковные кабаки: «Сосновый бор», «Иверия», «Архангельское», «Ильинское», «Старый замок». Как только на город опускались зыбкие летние сумерки, к загородным ресторанам направлялись вереницы машин. Начинался знаменитый московский «Разгуляй». Город потрясали рассказы о крупных ограблениях, о делах дочери генсека, о взятках. Партийно-государственной элите было недостаточно неограниченной власти, они хотели богатства. Советские деньги не представляли для них реальной ценности, поэтому шла скупка бриллиантов, золота, антиквариата.

КГБ фиксировал случаи массовых беспорядков и попыток забастовок на БАМе, в городах Урала и Сибири. В восточных регионах небывалыми темпами росла уличная преступность. В стране постоянно шла скрытая инфляция. Но внешняя сторона была парадна и радостна. Освоение космоса, новые комсомольские ударные стройки, победы наших спортсменов.