«Она решительна, прямолинейна, резка, самонадеянна и тщеславна», — заключает миссис Сен-Джордж, нимало не переменившая своего мнения после того, как познакомилась с леди Гамильтон поближе. Она «тщеславна до глупости, и обстоятельства рождения и воспитания наложили на нее такой отпечаток, который не стерли даже пятнадцать лет жизни в хорошем обществе. На мой взгляд, ею движут по преимуществу тщеславие, алчность и любовь к вкусной еде. Она обнаруживает большой интерес к подаркам, и в Дрездене, используя обычные уловки и умение обаять мужчин, она таких подарков получила немало».

Что же касается лорда Нельсона, то это «невысокого роста мужчина, совершенно лишенный чувства собственного достоинства… Леди Гамильтон вертит им как угодно, а он охотно повинуется — такой покорности и преданности я, по правде сказать, прежде не видела. Сэр Уильям стар и дряхл и целиком поглощен своей женой; сегодня (3 октября) он только и рассыпался в похвалах ей… Миссис Кадоган, мать леди Гамильтон, представляет собою… ну, в общем, то, что и можно было ожидать.

После ужина леди Гамильтон исполнила несколько песен в честь лорда Нельсона, написанных мисс Найт. Ему откровенно курят фимиам, а он, кажется, с наслаждением вдыхает запахи».

На очередном ужине у Элиотов гости, намереваясь подразнить скучных и привередливых хозяев, кажется, несколько перепили и повели себя вызывающе. Леди Гамильтон объявила, будто обожает шампанское, и принялась осушать бокал за бокалом. Лорд Нельсон, практически от нее не отставая, «громче обычного (по свидетельству той же миссис Сен-Джордж) требовал гимнов в свою честь». Исполнение кончилось, как это принято у моряков, возгласами «гип-гип-ура» и бокалом до дна — обычай, новый для миссис Сен-Джордж.

«Бедный мистер Элиот, опасаясь, как бы дело не зашло еще дальше, — продолжает она, — попытался было остановить поток шампанского, и, хоть не без труда, ему это в какой-то степени удалось. Но к тому времени лорд и леди, или, как он их называет, Антоний и Молл[34]Клеопатра, уже изрядно набрались».

Миссис Сен-Джордж ушла, не дождавшись конца вечера, и Хыо Элиот впоследствии рассказывал ей, как после ее ухода леди Гамильтон совершенно разошлась и принялась танцевать тарантеллу. Лорд Нельсон, сопровождая представление возгласами «К черту миссис Сиддонс!», выказывал свое восхищение на ирландский манер, совершенно не поддающийся описанию… Сэр Уильям в этот вечер тоже демонстрировал чудеса бодрости, прыгая по комнате и принимая самые нелепые позы. Многочисленные ленты и звезды, украшающие его костюм, взлетали до потолка… Леди Гамильтон порывалась отправиться во дворец, а миссис Элиот ее отговаривала, ссылаясь на царящую там скуку. К тому же курфюрст никогда не дает обедов и ужинов. «Что? — вскричала леди Гамильтон. — Вообще никогда не жрет?» Поскольку супруга курфюрста отказалась ее принимать ввиду прошлого «непристойного поведения», от официальных приемов на время пребывания англичан в Дрездене почли за благо отказаться. «Ну да, понятно, — насмешливо заявил Нельсон, — леди Гамильтон, глядишь, все погреба курфюрста опустошит». Тем не менее он вынужден был отправиться во дворец один — «целое созвездие крестов и орденов», по определению миссис Сен-Джордж. Леди Гамильтон пришлось довольствоваться ужинами, концертами, театральными представлениями и домашними приемами. В ходе одного из них она проявила особую приветливость к миссис Сен-Джордж, описанную той впоследствии следующим образом: «Леди Гамильтон выказывала мне всяческие знаки расположения, каковые мне всегда кажутся даже более необычными, чем определенного сорта любовь».

Словом, Элиоты и миссис Сен-Джордж отнюдь не огорчились, когда леди Гамильтон и ее свита вернулись под балдахины своей барки для продолжения путешествия вниз по Эльбе. Миссис Сен-Джордж даже зашла к консулу и его жене «поздравить их» с этим событием. И нашла их «в весьма приподнятом настроении. Мистер Элиот постоянно осаживал жену, не давая ей говорить слишком много: «Знаешь, не будем сегодня слишком много смеяться, каждый пусть говорит по очереди и сохраняет полное спокойствие». Хью Элиот пошел на набережную проводить отъезжающих.

«Служанка леди Гамильтон начала браниться по-французски из-за каких-то продуктов, забытых в гостинице, — с явным удовольствием рассказывал он миссис Сен-Джордж. — При этом слова ее совершенно невозможно воспроизвести: она употребляла выражения, какими пользуются только мужчины, да и то самого низкого происхождения. Сама леди Гамильтон орала что-то насчет ирландской тушенки, а ее престарелая мать принялась мыть картошку… Все они в точности напоминали переодевающихся в амбаре актрис с картины Хогарта».

Барки скользили вниз по реке в сторону Дессау. Нельсон и сэр Уильям коротали время за карточным столом. В Дессау принц Франц фон Анхальт-Дессау пригласил их к себе во дворец, после чего переименовал один из близлежащих холмов в Недьсонберг. Далее их путь лежал в Магдебург, где Нельсон, по воспоминаниям очевидца, немецкого офицера, обедал «на виду у всех и угощал вином и прохладительными напитками всех зевак без разбора». Иные из них являлись англичанами, и Нельсон, иронически пишет тот же офицер-немец, «подолгу не отпускал их от себя, всячески расписывая, какой он великий человек. Им следует быть добрыми патриотами и настойчиво трудиться, тогда и они добьются славы, как и он. Более всего он призывал их ненавидеть французов». Покидая Магдебург, где, по словам Александра фон Далтвика, леди Гамильтон «демонстрировала адмирала людям как диковину, рассказывая о его многочисленных подвигах, Нельсон подошел к борту барки и долго размахивал шляпой, приветствуя собравшуюся на берегу и отчасти в окруживших барку лодках толпу».

В Гамбурге Нельсона встретили с тем же любопытством и восторгом. Ему нанес визит генерал Дюмурье, бывший военный министр Франции, перешедший впоследствии на сторону австрийцев. Вслед за ним — барон де Бретей, дипломат, близкий друг Марии Антуанетты, удалившийся от дел и переехавший в Германию после казни королевы; престарелый поэт Фридрих Готтлиб Клопшток, живший в Гамбурге последние тридцать лет; столь же немолодой сельский пастор, приехавший к Нельсону за сорок километров и привезший с собою экземпляр Библии с просьбой подписать ее в качестве героя-христианина, «спасителя христианского мира»; наконец, британские торговцы, проживающие в Гамбурге, — они устраивали в честь Нельсона обеды, ужины, балы, концерты.

А вот английские журналисты были ныне склонны скорее не превозносить героя, но порицать за поведение в Неаполе и неразборчивость в личной жизни. «Если посмотреть на события в Неаполе в течение последних двенадцати месяцев, то откроется поистине неприглядная картина, — писала вигская по своим симпатиям «Морнинг кроникл». — Основываясь на информации, полученной из весьма надежных источников, мы можем утверждать — престижу Англии в континентальной Европе нанесли ущерб». «Морнинг пост», выговаривавшая ранее адмиралу, зачем он подписывается Бронте-Нельсоном, демонстрируя таким образом предпочтение неаполитанского титула перед английским, писала в номере от 15 сентября: «Как нам стало известно, придворный немецкий художник пишет двойной портрет в полный рост леди Гамильтон и лорда Нельсона. Наш читатель из Ирландии выражает надежду на то, что у портретиста хватит такта поместить между ними сэра Уильяма».