Нашего комиссара лётчики и техники любили и уважали. Он находил время с каждым отдельно пообщаться в неформальной обстановке и не брезговал засучить рукава, чтобы помочь в ремонте двигателя или чистке пулемётов и пушек. А уж политинформации проводил так, что все сидели, буквально открыв рот, и ловили каждое его слово. Умел человек завладеть вниманием слушателей и донести до них информацию так, что она становилась простой и понятной каждому.

Как-то вечером, когда я сидел за многочисленными бумагами, которые надо было заполнить, он подсел ко мне.

– Илья, а ты в партию вступать думаешь?

Я на минуту даже, что называется, завис слегка от такого вопроса. Вот честно, как-то не задумывался над этим. Да и как объяснить убеждённому коммунисту, что мне это не нужно, что я видел, как партия перерождается, как вчерашние далеко не рядовые партийные работники под прицелом телекамер рвут и жгут свои партбилеты и, разбрызгивая слюни и сопли, вопят, что не было более рьяных борцов с коммунизмом, чем они.

М-да, а отвечать на вопрос надо.

– Знаешь, Аркадий, думал. Если честно, то я боюсь.

– Чего? – удивился комиссар.

– Боюсь подвести других, боюсь, что если где-то допущу ошибку, то это ляжет пятном на всех коммунистов, боюсь, что начнут говорить, что награды мне дали именно потому, что я член партии. Да и не вышел я ещё из комсомольского возраста. Как говорится, не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым.

– Глупости ты говоришь, командир. Кому, как не тебе, быть в партии? Ты дважды Герой, сотня сбитых, умелый, требовательный, но справедливый командир. А то, что кто-то может глупость сказать, так это либо враг, либо дурак. А про комсомол хорошо сказал. Прямо как слова из песни, надо запомнить. Но над моими словами ты хорошо подумай. Рекомендацию тебе дать для любого из коммунистов будет честью.

Как бы там ни было, но ход времени ещё никому остановить не удалось. Вот и наше время, отпущенное на изучение новой техники, подошло к концу.

В середине июля меня вызвали в Москву, в штаб ВВС. Задача, поставленная нам, меня обрадовала. Мы летим обратно в Ленинград. Будем, как и прежде, защищать Ладогу.

С наступлением весны лёд растаял, и все перевозки в город осуществлялись по воде – баржами и катерами. Немцы с финнами устроили на них настоящую охоту и интенсивно бомбили порты. На Ладожском озере действовали немецкие и итальянские торпедные катера, десантные баржи, вооружённые 88-миллиметровыми орудиями, 37-миллиметро-выми и 20-миллиметровыми зенитными автоматами, плюс к этому финские торпедный катер и канонерская лодка. Не сказать, что наша Ладожская военная флотилия была беззубой, но поддержка с воздуха им была очень нужна.

Кроме этой нам ставилась ещё одна задача – охота на крупнокалиберную артиллерию противника, которая методично обстреливала город.

Уточнил вопросы по обеспечению импортным бензином, моторным маслом и снарядами к 37-миллиметровой пушке. Меня заверили, что в город всё уже отправили и будут обеспечивать по мере необходимости. Ну, будем надеяться, что так и будет. Кроме того, для перебазирования нам выделяют ещё два транспортника ПС-84. Так что за один рейс сможем перебросить весь личный состав и всё необходимое.

Вернувшись из Москвы, сразу отвёл в сторону Гайдара, Данилина и Кузьмича и предложил, как и в прошлый раз, пустить шапку по кругу. Заодно примерно прикинули, сколько сможем взять с собой за один рейс. Тут уже командир нашей «дуси» капитан Ермолаев производил расчёты. Получалось, что почти столько же, сколько и в прошлый раз. Ну, может, чуть поменьше.

Скинуться на благое дело никто не отказался. Комиссар с особистом умчались в набег по только им известным местам. Они ведь так и не признались, где в прошлый раз раздобыли продукты. Ну, часть, понятно, купили на рынке и в коммерческих магазинах, но ведь явно не всё.

– Ты не техник, ты чёрт безрукий! – громко отчитывал кого-то старшина Федянин в палатке, которую мы временно использовали как склад привезённых нашими добытчиками продуктов. – И вообще, какой долбодятел, – во, ещё одно моё словечко, – поставил сюда эту банку с краской? Макарчук! Ты у меня из нарядов до самого конца войны вылезать не будешь! Бери ветошь и оттирай теперь всё! Люди старались, добывали это всё, а вам лишь бы всё изгадить!

– Что за шум, а драки нет?

Я заглянул в палатку, где двое техников под руководством Кузьмича сортировали коробки и мешки с продуктами.

– Вот, полюбуйтесь, товарищ командир, – показал Федянин на коробку с молотым кофе, залитую красной краской.

– Оттереть успеете?

– А куда ж они денутся? Конечно успеют, – кровожадно глянул старшина на своих подчинённых, которые уже приступили к очистке банок от краски.

Перелёт в Ленинград прошёл спокойно. Я шёл чуть выше основной группы с новым ведомым, которым стал, естественно, Силаев. Губин пошёл ведомым к Кравченко. Дали мы молодым и позывные. Ну как дали? Я дал. Силаев стал Дедом, а Губин – Бродягой. На вопрос, почему так, я ответил, что это мой волюнтаризм, и вообще я тиран и право имею. Все посмеялись и единогласно проголосовали за.

Сели на тот же аэродром, на котором базировались ранее. Прямо словно домой вернулись. Встречать нас вышли все, кто был в это время на аэродроме. Видно было, что нам здесь рады. Да и новенькие истребители привлекали внимание.

– Снова к нам, товарищ гвардии майор? – встретил меня у штаба местного авиаполка уже знакомый мне интендант.

– О, Кучумов, ты прямо вовремя, – обрадовался я знакомому интенданту, с которым уже имел дело. – Мы там опять гостинцы привезли. Надо бы их оприходовать, чтобы всё как положено с документами.

– Так это мы мигом, товарищ майор, – оживился Кучумов. – Всё сделаю как положено.

– Тогда у транспортников найди старшину Федянина. Помнишь такого? Вот с ним и порешайте все вопросы.

Договорился с машиной, чтобы съездить в штаб фронта и доложить о прибытии, ну и заодно проведать своих девчонок. Соскучился. Надо только до Кузьмича дойти, попросить каких-нибудь гостинцев.

Впрочем, идти никуда не пришлось. Старшина, улыбаясь, уже шёл ко мне с увесистым даже на вид вещмешком.

– Илья, к своим-то заедешь? Вот, передай от нас. Я там сверху для Катеньки гостинчик в кулёчке положил.

Было интересно смотреть на смущающегося старшину.

– Спасибо тебе, Кузьмич.

Я от души пожал руку ещё более смутившемуся Федянину.

Летний Ленинград производил совсем другое впечатление, чем это было зимой. Город словно ожил. Да, было ещё очень тяжело, но люди начали чаще улыбаться. По городу пустили трамваи, и они, словно вестники Победы, своим перестуком и перезвоном буквально