В этом крыле Зимнего дворца мне приходилось бывать не часто. Ничего удивительного, если не считать личных покоев Анны и нескольких прилегающих помещений, здание бесконечно перестраивалось еще со времен Анны Иоанновны. Соседние дома сносили, новые корпуса пристраивались к уже существующим и оформлялись с ними в едином стиле. Создавались дополнительные служебные и караульные помещения, личная канцелярия и еще масса всего, в чем появлялась потребность.

К царствованию Анны II вроде бы все закончили, и тут выяснилась изумительная вещь: в богато отделанном огромных размеров дворце жить крайне неудобно. В залах предусматривались только парадные двери, без боковых и черных ходов, из-за чего прислуга с вениками, тряпками и ведрами мусора нередко выходила прямо навстречу богато одетым гостям, следовавшим на бал или прием. Последовал приказ Анны Карловны все исправить.

Естественно, отдать указание много проще, чем его исполнить. Зимний достраивали, расширяли и перепланировали лет десять, не меньше. Обошлось это в три с лишним миллиона рублей. Не то чтобы меня кто-то спрашивал, но в глубине души я искренне восхищался экономией. При блистательном виде на фасад империи в сравнении с Версалем широкий размах трат и строительства представлялся сущей скаредностью. Тамошние траты обошлись Франции много тяжелее. Версаль возводили лет пятьдесят и потратили десятки миллионов ливров.

Пышность, многочисленность и богатство двора после широкого размаха Людовиков превратились в своего рода мерило величия страны, ее значения и влияния. При Людовике XV на двор тратилось лишь в два с небольшим раза меньше, чем на армию, флот, заморские колонии и внешнюю политику, вместе взятые. В некоторых небольших германских государствах эта цифра достигала пятидесяти процентов, а в Баварии доходила до семидесяти пяти процентов. Так что Анна, умудрившись остаться в расходах на двор в пределах десятой части бюджета, была в высшей степени удивительна.

Впрочем, в личном быту она так и осталась навечно скромной немкой без склонности к излишествам. Собственные комнаты государыни были не особенно велики и отличались простотой отделки. Раз и навсегда утвердившись еще в детстве в апартаментах Зимнего дворца, уже не меняла их, отдавая предпочтение привычному комфорту.

А вот ее дети могли позволить себе достаточно многое. Суммы на содержание выделялись крупные, имелись и личные владения. Дмитрий, к примеру, ее подчеркнуто русским простым вкусам отказывался следовать. Ничего удивительного, что вокруг так и мелькают сегодняшние выдвиженцы, расфуфыренные, в расшитых золотом импортных камзолах и узких штанах.

Новое поколение подражает монарху во всем. Удивительно, но парики пока не напялили. Наверное, потому, что они и в Европе выходят из моды. Там многие, особенно женщины, переняли русский стиль фасонов платьев. Одна Франция героически держится за корсеты и кринолины под бдительным взором Людовика. Он категорически отказывается признавать хоть что-то хорошее, исходящее из России. Может, потому и ненавидит, что лишили звания законодателя мод.

— Михаил Васильевич! — вскричал вышедший мне навстречу из-за поворота Антон Ульрих.

За спиной его неизменной тенью торчал барон Мюнхаузен. Вот уж не думал не гадал, что герой советского фильма и враль состоял на русской службе. Или это уже в здешних реалиях произошло?

Пятый из скольких-то там детей саксонского полковника подался на службу к герцогу Брауншвейгскому и приехал в качестве пажа с Антоном Ульрихом в далекую снежную Россию. Будучи с тем хорошо знаком и служа в полку, шефом которого являлся принц, стремительно рос в чинах. Поучаствовал в обеих турецких и Силезской войне. Командовал не хуже и не лучше иных, ничем особо не выделяясь, но благодаря знакомству наверху стал личным адъютантом и генералом. Писать по-русски Карл Фридрих Иероним так и не обучился, предпочитая диктовать приказы писарю, зато говорил очень прилично.

Видать, неплохо устроился, раз в Германию не вернулся. Никакого особенного вранья (ну не серьезней, чем другие вояки под водку излагают) за ним не числилось, и рассказов не писал. Прямо спрашивать, не собирается ли описывать полет на ядре и как сам себя из болота вытащил за волосы, я не стал. Неудобно. Тем более использовать где-то. Может, еще издаст, или после смерти всплывет сборник баек.

— Рад вас видеть, ваше величество, — почтительно поклонился я.

Никогда с бывшим принцем-консортом не ссорился. Напротив, мы были в самых лучших отношениях. Он меня уважал в основном за прошлые подвиги ратные, я его сначала терпел чисто по необходимости. Затем незаметно обнаружилось, что, будучи абсолютным тюфяком в личной жизни, все же не дурак. Артиллерией его назначили руководить не зря. Обычно кроме распоряжений в данном ведомстве ничего не происходило после Брюса.

Антон Ульрих благодаря посту и настойчивости сумел многого добиться. Стандартизация, подвижность, простота системы и регулярные тренировки дали результат, хорошо заметный во Второй турецкой. Кое-что у нас даже тырили иностранные армии, взяв в качестве образца. Например, тот же Грибоваль, чем принц немало гордился.

— Иду вот с аудиенции, — с горечью сказал он. — К собственному сыну записываюсь на прием! А он меня поучает! А он меня выгоняет! А он не желает слушать отца!

Мюнхаузен шевельнулся, нависая над плечом.

— Да все я знаю, — понизив голос, перешел на немецкий язык Антон Ульрих. — Уши на макушке у любого. Чего уставился? — непривычно грубо спросил он у застывшего рядом вельможи. — С доносом побежал, — прокомментировал отступление того в боковой коридор. — Страшное дело дворец вообще, и нынешний в частности. Здесь должности ценятся выше полезных административных, потому что ближе к уху монаршему и кляузничать проще.

— Ваше величество, — просительно произнес Мюнхаузен.

Антон Ульрих резко отмахнулся, не дав ему закончить.

— И всего-то немного времени прошло, а как все изменилось! — сказал с тоской. — Ненужным себя почувствовал…

Похоже, действительно неприятная беседа вышла. Совсем расклеился. Голос дрожит. Сейчас в слезы ударится. Последний раз в таком состоянии был после смерти Анны. Привычная, удобная и налаженная жизнь, когда не имеешь отказа при условии невстревания в определенные дела, рухнула окончательно.

— Простите меня, — произнес он слабым голосом. — Вы же тоже на прием прибыли, а я задерживаю. Ступайте, Михаил Васильевич. И…

— Да?

— Не спорьте с Дмитрием. Ему это очень не нравится. Не возражайте. Отставка еще не повод для уныния. С иными царедворцами много худшее случалось. Да и лучше не сидеть над огнем по многу лет. Спокойней для здоровья.

Коридоры, видать, слухами полнятся. Вряд ли он нечто конкретное знает. Сам пожаловался, ни во что сын не ставит и совета не спросит. Но предупредил достаточно открыто. Дело на меня закроют, а самого на абшид.[2]Что же, не худший вариант.