– Здравствуйте, – неуверенно говорю я, не спеша заходить внутрь. – Здравствуйте?

Дверь широко распахивается, и я вижу его – прямо передо мной.

– Хетти! – Он бледен, лицо осунулось.

– Я пришла попросить у тебя прощения. Я так ужасно вела себя с тобой…

– Тебе не за что извиняться. Это моя вина. – Поверх моего плеча он бросает взгляд в полумрак переулка.

– Можно мне войти?

– Быстро. – Он поднимает руку, и я проскальзываю под нее внутрь. Со смущенным видом Вальтер закрывает за мной дверь. – Я здесь один, провожу инвентаризацию, – добавляет он. – Но ты зря сюда пришла, здесь опасно.

Мои глаза с трудом привыкают к потемкам огромного склада. С одной стороны прохода лежат какие-то тюки: их много, они навалены до самого верха. С другой – висят какие-то фигурки, плоские и недвижные. В помещении пахнет так удушливо, что кажется, будто застоявшийся воздух загустел от этой вони.

– Мне необходимо было тебя увидеть.

– О, Хетти, если бы ты знала, как мне без тебя тяжело! Все, что со мной происходит, каждую малость, мне сразу хочется рассказать тебе. Делиться с тобой всем: чувствами, мыслями, сомнениями…

– Мне тоже…

– Я тебя искал.

– Правда?

– Позавчера, ждал тебя возле школы, но так и не увидел. Тогда я прошел мимо твоего дома. Мне показалось, у вас там много народа.

– Меня там не было. В смысле, в школе. Вальтер, случилось страшное. Мне так хотелось тебя увидеть, я так надеялась, что ты еще здесь.

– Идем туда. Там все расскажешь… – Он кладет руку мне на спину и легонько подталкивает к ярко освещенному кабинету в задней части склада. – Кроличьи шкурки, – объясняет он, когда мы проходим мимо тюков, – на шапки. – Потом показывает на висячие фигурки; в полумраке я могу разобрать, что у них есть хвосты и головы и даже лапки. – А это невыделанные шкурки. Чернобурая лиса, норка. Когда их обработают, то продадут на шубы и жакеты.

Запах на складе ужасный. От него у меня кружится голова и першит в горле.

– Что это так воняет? – спрашиваю я, прикрывая рот и нос обеими руками.

Он усмехается, к нему как будто возвращается уверенность.

– Нафталин, от моли. Иначе она здесь все пожрет.

– Как ты его терпишь?

– К запаху привыкаешь. Я его уже не замечаю. – И Вальтер поворачивается лицом к шкуркам. – Разве они не красавицы? – Его ладонь скользит по серебристому меху лисы. – Как бы я хотел одеть тебя в такую шубу, длинную, до пят.

Я смотрю на мертвую тварь, которая болтается прямо перед моим носом, и пытаюсь представить ее на мне. Ее четыре лапки жалко повисли, внутри шкуры красные пятна от мяса, которое наполняло ее еще недавно; глаза тусклые, молочно-белые.

Меня передергивает.

Вальтер хватает меня за руку, притягивает к себе:

– Скажи, что случилось? – Он смотрит серьезно. – Хетти, ты выглядишь измученной. Что стряслось?

– Карл… – Слезы текут у меня из глаз, лицо Вальтера расплывается, тает.

Держась за руки, мы стоим в стеклянном кубике кабинета, окруженном складом смерти. От химической вони и невозможности рассказать о том, что случилось с Карлом, у меня начинает болеть голова. Вальтер, хотя я и чувствую его руку в своей, кажется мне страшно далеким. Между нами стол, а я так хочу прижаться сейчас к нему.

– Мне очень жаль, – наконец произносит он. – Какой это страшный удар для всех вас.

Вальтер кажется мне чужим. Его губы так плотно сжаты, взгляд как будто окаменел. Не такой реакции я ждала. Наверное, он уже свыкся с мыслью о женитьбе на Анне. Наверное, уже ждет не дождется. А может быть, радуется, что Карла больше нет. Я выдергиваю свою руку из его руки.

– Он мой брат. Я не знаю, как мне без него жить. – Как объяснить ему, чтобы он понял? – В то утро, пока мы с тобой были вместе, обсуждали твой предстоящий отъезд в Англию, твою будущую жену, – я выплевываю это слово в него, – Карла везли в госпиталь и он умирал. Тебе-то ведь все равно, жив он или умер, скажи! – Жила отчаянно пульсирует у меня на шее. Кровь кипящей волной приливает к голове, грозит вырваться изо рта. – Ты тупой, бесчувственный ублюдок! Какая я идиотка, зачем я пришла сюда, на что я надеялась?

– Нет, мне не все равно, Хетти. Мне жаль, что ты так расстроена.

Он пытается снова взять меня за руку, но я скрещиваю их на груди.

– Тебе наплевать, жив он или мертв, сознайся! – кричу я.

– Ш-ш-ш! Нас услышат. – И он, упершись в стол руками, подается ко мне. – Карл оттолкнул меня, выбросил из своей жизни, как ненужный клочок бумаги. – Вальтер ощеривается, тонкие злые губы разъезжаются, обнажив зубы, кожа на лице натягивается, как на барабане. – А ведь он мог, как ты, ценить во мне человека. Так что если уж быть честным, то да. Мне все равно. Боль, которую он причинил мне, не прошла до сих пор. Ты и представить себе не можешь, до чего мне было обидно. Но я никогда не желал ему смерти. И сочувствую тебе в твоей потере. Правда. Что еще ты рассчитывала от меня услышать?

– Ты не понимаешь, каково сейчас нам, да? – Мне хочется встряхнуть его. Заставить его понять, почувствовать то же, что и я. – У Карла не было выбора. Ему пришлось отказаться от дружбы с тобой. То, что люди думают на самом деле, не имеет сейчас никакого значения, разве ты не видишь? Мы вынуждены быть такими. Почему ты думаешь, что для нас это все легче, чем для вас?

Вальтер, выпрямившись, отворачивается:

– Значит, ты ослепла, Хетти Хайнрих. Люди видят то, что хотят видеть. А выбор – он есть у всех. У всех и всегда. Мы сами выбираем, как относиться к другим людям. Ты ведь сделала свой выбор, правда? А Карл сделал свой. – С жесткого лица Вальтера на меня смотрят злые глаза; слова жгут, точно капли кислоты.

– Я тебя ненавижу, Вальтер Келлер, – всхлипываю я, – ненавижу!

Я должна уйти, немедленно. Повернуться, захлопнуть за собой дверь и никогда не возвращаться. Но не могу сдвинуться с места. Сижу, хлюпаю носом, плечи трясутся от рыданий, а мое бедное сердце болит, как не болело еще никогда в жизни.

– Ты это не всерьез, – наконец говорит Вальтер. – Я знаю.

Наступает пауза. Мы словно балансируем на грани, и вдруг, не знаю, как и когда это вышло, но я уже стою, он прижимает меня к себе, гладит меня по спине, шепчет мне в ухо «ш-ш-ш», а я, захлебываясь от рыданий, повторяю:

– Прости меня, прости, – с каждым разом вкладывая в эти слова все больше смысла.

– И ты меня прости. Ты же знаешь, я никогда не сделаю ничего тебе во вред. Я люблю тебя, Хетти Хайнрих.

Мы падаем в кресло и понемногу успокаиваемся. Мы молчим; слова не нужны. Он целует мои волосы, щеки, шею. Потом он целует меня в губы, и я чувствую, как просыпается голод.

Вдруг где-то наверху начинают хлопать двери. Мы замираем, глядя друг другу в глаза. Через несколько секунд грохает еще одна дверь, раздаются при глушенные расстоянием шаги.