алиментщиков[244], которые отправились на колонию-поселение. Даже там, говорят, была полная жопа. Забрали Стаса и Шмидта, мы душевно попрощались. Бахарик всё переживал, красный Ульяновск или чёрный: в хате все говорили по-разному. В итоге уехал и он. Затем уехал этап в город Энгельс, где располагались ИК-2 строгого режима и ИК-13 общего, куда отправились Крысса и Воскресенский. Про эти две зоны говорили, что они самые лютые в области, находятся через дорогу друг от друга. С моего этапа остался только я и Рыжий. Вскоре со всеми вещами заказали и нас. Дело было вечером, незадолго до отбоя, и мы были удивлены, что этап так поздно. Но оказалось, что переводят в другую хату.

Камер на ПФРСИ было несколько и большинство были такие же большие. Соседняя хата была даже превосходила размером предыдущую. Она была забита почти полностью, в ней сидело около ста человек со всей России, а отдельно от всех держались двое зеков в лагерной робе. Про них сказали, что они отсюда, с Саратовских лагерей, едут на больничку. Арестанты выглядели зашуганными, но с интересом поглядывали на других. По жизни они были работяги. Один был с ИК-17, другой с ИК-10. У них удалось узнать немного больше о местных лагерях, хотя говорили они неохотно.

Выяснилось, что подъем в зону через дальняк и косяк. То есть нужно тряпкой протереть дальняк и одеть на руку красную повязку дневального, зачитав доклад. В зоне стопроцентный актив, каждый числится в секции. Зек с ИК-17 рассказывал, что новоприбывший этап выстраивают напротив карантина перед козлами и избивают толпой. Кто физически сломаться не может, тому подводят х*й к жопе и всё, выбора не остаётся. В зоне сука на суке, ты можешь сидеть, общаться вдвоём с семейником, а на утро об этом будет знать оперчасть. Причём, он будет думать на тебя, а ты на него. Что-то похожее я слышал еще на капотненском централе про Мордовию. Ехали эти зеки на Синт[245], областную тюремную больничку. Там, по их словам, тоже было всё очень плохо, больных зеков избивали и пытали.

В этой хате я общался в основном с Рыжим, с остальными лишь обменивался некоторыми фразами. Вскоре и Рыжего заказали на этап, вместе с частью зеков из нашей камеры. А мою фамилию снова не назвали. Я уже не знал, что и думать. В ПФРСИ находился более недели, при мне уже были этапы на все возможные лагеря общего режима в области, а меня всё так и не заказывали. Ожидание тяжелее всего, оно даёт ложные надежды. Я понимал, что до конца срока на ПФРСИ не останусь, но, с другой стороны радовался, что этап затягивается.

Однажды вечером дверь в хату распахнулась и зашло человек десять дагестанцев, весело и громко общавшихся между собой. Приехал этап с Махачкалы. Я был удивлён, оказывается даже с республик Кавказа возят отбывать наказание здесь. Эти даги не были ни разу за пределами республики, а тут, хоп, и отправили в Саратов. А через пять минут заказывают меня одного со всеми вещами на этап.

— Что за зона-то, старшой? — подбежал к кормяку я, но вопрос остался без ответа.

— Блин, куда меня везут одного?! — задал вслух я, скорее риторический вопрос.

Хата, знающая, что я жду этапа на один из Саратовских лагерей, смотрела на меня сочувственно, видимо думая, что мне предстоит какая-то особая участь.

— В Москва едэшь! — весело сказал один из дагов с сильным акцентом.

— В смысле в Москву? Какую Москву? Я в Саратов жду этапа, — недоумевал я.

— Наш Столыпин далее в Москву едэт. Тэбя на нэго паходу, — ответил он.

В душе появилась надежда. Неужели и правда в Москву. Но тогда почему? «Вдруг новое уголовное дело,» — забралась в голову мрачная мысль. Это было ещё хуже, сидеть-то мне оставалось менее полутора лет.

Собравшись с вещами, я вышел на продол. Везли на этап меня одного, на улице уже было темно. Посадив в пустой автозек, закрыли в стакан. «Спецэтап,» — сразу понял я. В стакане или боксе, возили либо тех, кому нужна изоляция от других зеков, либо спецэтапников. Спецэтап подразумевал, что зек должен быть под особым контролем. Автозек тронулся в неизвестном направлении. На вопросы никто не отвечал.

Я до последнего думал, что возможно везут спецэтапом на зону. Почему нет? На Можайку же нас везли спецэтапом, отобрав самый отъявленный по нарушениям режима контингент. Но мы приехали к Столыпину. Перейдя в поезд, меня передали конвою, который повёл меня мимо закрытых, полных другими зеками отсеков в самый последний, пустой.

— Почему отдельно от всех? — спросил я у конвоира.

— Так положено, — ответил он.

— А куда едем то?

— В Москву! — конвоир удалился.

Москва… Ещё ни разу в жизни я не был так рад этому слову.

Москва

Ехать одному в отдельном отсеке на самом деле было прикольно. Знаешь же, что за тобой по жизни всё ровно и чувствуешь себя особой персоной. Сначала думал развалиться на втором ярусе, откинув центральную полку, но в итоге забрался на третий, посмотреть через приоткрытую щелку окна на вольные просторы. Но так как было темно, ничего не было видно, поэтому я слез вниз. Спать не хотелось, на ПФРСИ я только и делал, что спал. Соседний отсек пустовал, поэтому даже пообщаться было не с кем. Другими арестантами забиты были только первые три отсека, и я сидел далеко от них.

У меня еще оставались собранные на этап сигареты, поэтому я закурил. Мимо проходил в возрасте лет под сорок конвоир. Остановился около локалки и задумчиво посмотрел на меня.

Я, смотря ему в глаза, молча затянулся сигаретой, засветив кисть руки с наколотыми перстнями на пальцах. Надо отметить, что на этапе я брился редко, экономя станки, а на ПФРСИ не брился совсем, и к этому времени у меня отросли усы и бородка, тогда только в форме эспаньолки, даже не соединяясь между собой.

— Такое интеллигентное лицо, — проговорил он. — А руки все в наколках.

— Не мы такие, жизнь такая, — ответил я фразой из «Бумера»[246].

Конвоир с досадой покачал головой и пошёл дальше. Неплохой вроде человек был. Даже что-то совестно мне стало, что ответил я ему так, «по-гопарски». Когда он шёл обратно, я его тормознул.

— Старшой, — подозвал его я к локалке. — Будь человеком, объясни, почему меня в Москву-то везут? И почему отдельно от всех? У меня же конечный путь Саратовская область в деле указана.

— Медкнижку твою в Можайске забыли, — ответил он мне. Как