Думаю, я выразил общее мнение, когда наконец выпалил:

– Ради бога, читайте наконец!

Элдридж поднял голову и злорадно улыбнулся.

– Очень интересно, – сказал он. И заставил нас ждать еще несколько секунд, прикуривая сигарету. Потом начал читать. (Тут же стало ясно, что мы выбрали самый первый свиток из серии и Элдридж читает примечание автора.) – Пойди в мой склад и принеси пять сотен пальцев лучшего золота Опета. Преврати их в свиток, который никогда не сгниет, чтобы эти песни могли жить вечно. Чтобы слава нашего народа вечно жила в словах нашего возлюбленного Хая, сына Амона, верховного жреца Баала и любимца Астарты, носителя Чаши жизни и Топорника богов. И пусть читают его слова и радуются, как радуюсь я, пусть слышат его песни и плачут, как плакал я, пусть звучит его смех долгие годы, пусть живет его мудрость вечно.

Так сказал Ланнон Хиканус, сорок седьмой Великий Лев Опета, царь Пунта и четырех царств, правитель южных морей и владыка водных путей, повелитель травянистых равнин и гор за ними.

Элдридж прервал чтение и обвел взглядом наши напряженные лица. Все молчали. То, что мы услышали, совсем не походило на сухие перечни, торговые записи и приказы Совета. Свиток был насыщен самим духом, самой сутью этого народа и этой земли.

– Фью! – присвистнул Рал. – У него был отличный пресс-агент.

Я почувствовал раздражение из-за такой неуместной непочтительности.

– Продолжайте, – сказал я, и Элдридж кивнул. Он раздавил окурок в пепельнице, стоявшей рядом, и продолжал читать, останавливаясь, только чтобы дальше развернуть свиток и покрыть его краской; он читал, а мы слушали, совершенно очарованные. Стремительно летели часы, а мы слушали стихи, стихи Хая Бен-Амона, звучащие через два тысячелетия.

Опет породил своего первого философа и историка. Слушая строки давно умершего поэта, я ощущал странное душевное родство с ним. Я понимал его гордость и мелкое тщеславие, восхищался его храбростью, прощал необузданный полет фантазии и совершенно очевидные преувеличения. Его рассказ пленил меня.

Повествование начиналось с Карфагена: окруженный волками Рима, осажденный город истекал кровью, а легионы Сципиона Эмилиана шли на приступ со словами «Карфаген должен быть разрушен».

Хай рассказывал, как Гасдрубал послал быстроходный корабль по Средиземному морю туда, где у северного берега Африки последний потомок некогда могущественной семьи Барки – Гамилькар – ждал с флотом из пятидесяти семи больших боевых кораблей.

Осажденный вождь ждал помощи, а бури и встречные ветры не позволили ей прийти. Сципион ворвался в город, и Гасдрубал погиб с окровавленным мечом в руке, изрубленный на куски римскими легионерами под большим алтарем в храме Эсмуна на холме.

Элдридж замолк, и я заговорил впервые за полчаса.

– Вот вам и первая дата. Третья Пуническая война и разрушение Карфагена, сто сорок шестой год до Рождества Христова.

– Вероятно, это также начальная дата опетского календаря, – согласился Элдридж.

– Продолжайте, – сказала Салли. – Пожалуйста, продолжайте.

Две биремы сумели избежать резни и печальной участи Карфагена. Они с попутным ветром примчались туда, где в досаде томился Гамилькар, и поведали ему о смерти Гасдрубала и о том, как Сципион посвятил Карфаген богам преисподней, сжег город и сровнял его стены с землей, пятьдесят тысяч уцелевших продал в рабство, засеял поля солью и под страхом смерти запретил жить в развалинах.

«Такую великую ненависть, такие жестокие дела могут рождать только сердца римлян!» – восклицал поэт. Двадцать дней и двадцать ночей Гамилькар Барка оплакивал Карфаген, прежде чем созвать своих капитанов.

Они пришли, девять мореходов, и поэт Хай перечислил их всех: Задал, Ханис, Хаббакук Лал и остальные. Некоторые хотели сражаться, но большинство выступало за бегство, потому что жалкой горсти карфагенян было не выстоять против легионов Рима и его ужасного галерного флота.

Казалось, для карфагенян нет убежища, Рим своей железной пятой попрал весь мир. Тогда Хаббакук Лал, старый морской волк и искусный навигатор, напомнил им о том, что тремя веками раньше Ганнон проплыл через врата Геркулеса к земле, где времена года перевернуты, золото растет, как цветы, на скалах, а на равнинах живут большие стада слонов. Все они читали отчет об этом плавании, написанный самим Ганноном на свитках и хранившийся в храме Баал-Гамон в Карфагене, теперь уничтоженном римлянами. Они вспомнили его рассказ о реке и большом озере, где его приветствовал добродушный желтокожий народ и где он выменивал на бусы и ткани золото и слоновую кость, и о том как он ждал там, пока починят корабли и вырастет урожай зерна.

«Хорошая земля, – писал он. – И богатая».

Так в первый год исхода Гамилькар Барка повел свой флот из пятидесяти девяти больших кораблей, по сто пятьдесят гребцов и воинов на каждом, на запад, между высокими воротами Геркулеса, а потом на юг в неизвестное море. Всего с ним отправилось девять тысяч мужчин, женщин и детей. Путешествие длилось два года, они медленно продвигались вдоль западного берега Африки. Им предстояло преодолеть тысячи трудностей и препятствий. Свирепые племена чернокожих, звери и болезни подстерегали на суше, мели и течения, ветры и штили – на море.

Через два года они вошли в устье широкой спокойной реки и, огибая отмели, плыли вверх по ее течению шестнадцать дней, пока не добрались до большого озера, о котором писал Ганнон. Высадились на дальнем берегу у подножия высоких красных каменных утесов, и тут Гамилькар Барка умер от лихорадки, подхваченной еще на гнилых землях севера. Его маленький сын Ланнон Гамилькар был избран новым царем, а девять капитанов кораблей стали его советниками. Они назвали свою землю Опет по имени легендарного края золота и начали строить свой первый город там, где среди скал была пещера с глубочайшим бассейном. Бассейн и город посвятили богине Астарте.

– Боже, уже четыре часа! – Рал Дэвидсон нарушил чары, во власти которых мы были почти всю ночь, и я понял, что страшно устал, что вымотан и физически, и душевно. Я нашел своего Плиния и теперь мог с триумфом отправляться в Лондон. Теперь у меня было все необходимое.

Дни пошли очень быстро. Я работал ежедневно с утра до заката. Ровно стучала машинка, груда напечатанных страниц росла. Я слушал песни поэта Хая с золотых свитков. Не было никакого сомнения, что к первому апреля мы не закончим перевод. В лучшем случае будут готовы два первых свитка из пяти. Но отложить симпозиум, назначенный Королевским географическим обществом на этот день, не было никакой возможности. Отдел связей с общественностью лондонского отделения «Англо-Стервесант» уже завершил все приготовления, приглашения были разосланы и приняты, билеты заказаны, номера в гостиницах забронированы и предусмотрены сотни других мелочей.

Я спешил в оставшееся время привести в порядок все это невероятное количество фактов и вымысла. И мне постоянно приходилось удерживать себя от романтизации темы. Слова Хая будили мои чувства, я хотел передать его кипучий стиль, восславить героев и сурово осудить негодяев, как это делал он. Его рассказ увлек всех обитателей Лунного города, даже Элдридж Гамильтон, единственный неафриканец среди нас, и то был захвачен величием этого рассказа. Для остальных же, тех, для кого Африка и академически, и эмоционально была смыслом существования, эти песни стали частью жизни.