Дануорти взошел на кафедру.

— Прошу всех подняться для благословения. — Он развернул текст. — «Господи, отврати гневную десницу свою...»

Дануорти скомкал листок.

— Боже милосердный, защити всех странствующих и верни их домой целыми и невредимыми.

Запись из «Книги Страшного суда»

(035850-037745)

20 декабря 1320 года. Я почти выздоровела. Видимо, наконец включилось Т-клеточное наращивание или антивирусные прививки. При вдохе уже ничего не болит, кашель прошел, и я, кажется, спокойно дошагала бы пешком до переброски — если бы знала, где она.

Рана на виске тоже затянулась. Леди Эливис взглянула на нее сегодня утром, потом привела Имейн посмотреть. «Это чудо!» — восторгалась Эливис, но Имейн с подозрением поджимала губы. Чего доброго, запишет в ведьмы.

Теперь, когда выхаживать меня не надо, стало непонятно, что со мной делать. К подозрениям в шпионаже (и, наверное, посягательствам на серебряные ложки), которые сеет леди Имейн, добавляется еще одна проблема — поскольку происхождение мое остается тайной, непонятно, каков мой статус и как со мной обращаться, а у Эливис нет ни времени, ни сил на выяснения.

У нее и так хлопот по горло. Лорда Гийома по-прежнему нет, его рыцарь в нее влюблен, а на носу Рождество. Она привлекла к помощи по дому и на кухне половину деревни, но для рождественской трапезы не хватает нужных продуктов, за которыми Имейн требует послать в Оксфорд или Курси. А тут еще Агнес путается под ногами и постоянно удирает от Мейзри.

— Надобно послать к сэру Блуэту за камеристкой, — заявила Имейн, когда Агнес нашли играющей на чердаке амбара. — И за сахаром. У нас не хватит ни для сластей, ни для изысков.

— Мой супруг наказал нам... — вскипела Эливис.

— Я пригляжу за Агнес, — вмешалась я, надеясь, что переводчик не переврал с «камеристкой» и что исторические визики тоже не врали, рассказывая про дам из благородных семейств, которых иногда приглашали присматривать за детьми. Видимо, все сошлось. Эливис благодарно просияла, а Имейн сверкнула на меня глазами не свирепее обычного. Так что теперь Агнес на моем попечении. И Розамунда, видимо, тоже, поскольку утром она попросила помочь ей разобраться с вышивкой.

Выгода моего положения несомненна — я могу сколько угодно расспрашивать девочек об их отце и о деревне, могу отправиться на конюшню и в церковь, отыскать Гэвина и отца Роша. Загвоздка в том, что от девочек многое скрывают. Эливис уже обрывала разговор с Имейн на полуслове при нашем с Агнес появлении, а когда я спросила Розамунду, почему им пришлось переехать сюда, она ответила: «Отец полагает, что в Ашенкоте воздух чище».

Она впервые упомянула название деревни. Ни на карте, ни в «Книге Страшного суда» никакого Ашенкота не значится. «Потерянное селение»? Тут всего человек тридцать — деревню могла уничтожить чума или поглотить более крупный городок. И все же хочется думать, что это Скендгейт.

Я спросила у девочек, не знают ли они про деревню с таким названием, и Розамунда покачала головой. Это еще ничего не значит, они ведь не здешние, но Агнес, как я понимаю, переспросила потом у Мейзри, и та тоже слыхом не слыхивала о Скендгейте. Мисс Монтойя считает, что корень «гейт» — то есть ворота, правда, тогда имелась в виду запруда — появился в названии не раньше 1360 года. Кроме того, многие англосаксонские названия заменялись норманнизированными или переименовывались в честь новых хозяев. Судьба Гийома д'Ивери и исход суда, с которого он пока не вернулся, в этом свете выглядят не ахти. Разве что это все-таки совсем другая деревня. Тогда дела плохи уже у меня.

(Пауза.)

Возвышенная любовь к Эливис ничуть не мешает Гэвину тискать служанок. Я попросила Агнес показать мне своего пони и пошла с ней на конюшню, надеясь отыскать Гэвина. Он там был, в одном из стойл, вместе с Мейзри, совсем не возвышенно пыхтя. Мейзри выглядела не испуганнее обычного и спокойно держала собранную в узел юбку на животе, так что на изнасилование это не походило. На «куртуазную любовь» тоже.

Пришлось спешно ретироваться и отвлекать Агнес, поэтому я повела ее через луг на колокольню. Задрав головы, мы смотрели на свисающий сверху толстый канат.

— Отец Рош звонит, когда кто-нибудь умирает, — сказала Агнес. — Если он не позвонит, то душу заберет дьявол, и она не попадет на небеса.

По-видимому, еще одна суеверная байка из тех, что раздражают леди Имейн.

Агнес хотела позвонить в колокол, но я уговорила ее зайти вместо этого в церковь и поискать отца Роша.

Внутри его не оказалось. Агнес решила, что он, наверное, у Коттера, «который все никак не умирает, хотя его и исповедали», или где-то молится.

— Отец Рош любит молиться в лесу, — сказала она, вглядываясь через преграду в алтарь.

Церковь тут норманнская, с центральным проходом и колоннами из песчаника, пол вымощен каменными плитами. Витражи очень узкие, маленькие и темные, свет почти не пропускают. Надгробие только одно, посередине нефа.

На крышке надгробия скульптурное изображение рыцаря со скрещенными на груди руками в железных перчатках и уложенным вдоль тела мечом. Сбоку резная надпись: «Requiscat cum Sanctis tuis in aeternum». Со святыми упокой вовеки.

Агнес сказала, что это могила ее деда, который умер от горячки «в незапамятные времена».

За исключением могилы и угловатой каменной статуи, неф совершенно пуст. Во время службы положено стоять, поэтому скамеек нет, а украшение церквей памятниками и надгробиями прижилось только в XVI веке.

От таинственного полумрака алтарной части неф отделяет деревянная резная алтарная преграда XII века. Над ней по обе стороны от распятия видны два малохудожественных изображения Страшного суда. На одном праведники входят в рай, на другом — грешников отправляют в ад, но различий почти нет. Обе фрески в кричащих красно-синих тонах, и на лицах что у праведников, что у грешников одинаковый ужас.

Алтарь простой, покрыт белым льняным полотном, по краям два серебряных подсвечника. Угловатая статуя оказалась, вопреки моим предположениям, не Богородицей, а святой Катериной Александрийской. У нее типичное для доренессансной скульптуры укороченное тело и большая голова, а еще странный квадратный чепец, который заканчивается чуть ниже ушей. Катерина обнимает одной рукой кукольных размеров ребенка, а в другой держит колесо. На полу перед ней стоят две масляные плошки и короткая желтоватая свеча.

— Леди Киврин, отец Рош говорит, что ты святая, — заявила Агнес, когда мы двинулись к выходу.

На этот раз нетрудно было догадаться, откуда у нее это взялось — возможно, с колоколом и дьяволом на вороном коне произошла такая же путаница.

— Меня назвали в честь святой Катерины Александрийской, — объяснила я. — Как тебя назвали в честь святой Агнессы. Святыми мы с тобой от этого не становимся.

Агнес помотала головой.