твой капитан. Тебч задело, совсем немного. Но ничего, мы тебя подлатаем, подлечим, вернешься к своей… как ее звали?

— Зарианне…

— Да! Да! Вернешься к Зарианне, поженитесь, нарожаете детишек, мы с тобой еще внука твоего женим, на свадьбе тосты будем говорить и пить а счастье молодых, ты держись, хорошо?!

— Да…

Лука бледнел на глазах.

Черт, черт, черт. Это плохо, очень плохо. Я давил ему на живот, но кровь продолжала толчками покидать его тело. Проклятье! Я не могу потерять еще одного, нет!

Поднял глаза, в поисках кого-то, кого бы можно было послать за помощью и лекарем. Дым от горящей сухой прошлогодней травы поднимался в небо.

Алгаменцы отступали. Да, катитесь в ту клоаку, из которой вылезли. Напали ночью, зашли с тыла. На войне все средства хороши, но такая низость не склоняла мое отношение к сопернику к лучшему.

— Лука! Лука! — рядом упал на колени Джен, протягивая руки, но не смея коснуться товарища.

— Приведи лекаря! Немедленно!

— Лука… — у Джена дрожали пальцы, он меня словно и не слышал.

— Джен! Мать твою, быстро встал и притащил лекаря! Исполнять!

— Так точно! — солдат вскочил на ноги и ринулся прочь.

Я вздохнул, не разжимая рук и не ослабляя давление на ране Луки. Джен притащил лекаря через пять минут, которые казались для меня вечностью. Кровь остановилась, рана уже не выглядела такой жуткой. Лука вздохнул и прикрыл глаза. Он будет жить.

* * *

Я похлопал уставшего доктора по плечу и покинул фельдшерский шатер, где теперь все койки были заняты ранеными.

Три года! Долгих три года я вдали от дома, от страны, что вырастила меня и воспитала. Раньше прожигал молодость в увеселениях, теперь трачу жизнь на эту бесполезную бесконечную битву.

К вечеру подсчитали потери, перенесли и похоронили живых еще вчера сослуживцев и разбрелись каждый кто куда, желая остаться наедине со своими мыслями и вознести богам молитвы за упокой ушедших навечно душ в тишине.

Я ушел к себе в палатку. Делящий ее со мной Картер не был на месте, оно и к лучшему. Его младший брат умер на моих руках на прошлой неделе. Пусть он и говорил, что вины моей в этом нет, я знал, что стал для соседа живым напоминанием о его гибели, и это знание лишь сильнее давило грузом на свежую от потери Дилана рану.

Если бы я мог, если бы увидел, подоспел вовремя… сколько раз я бередил себе душу этими бессмысленными словами бесконечного сожаления. Но их уже не вернуть. Дилан и остальные больше не с нами. Но ради живых, ради солдат, что доверились мне я не могу отступить.

На это поле смерти я осознал, что жизнь человека бесценна и в то же время не стоит ничего. Я убиваю врага, потому что подчиняюсь приказу и отдаю долг родине, я оплакиваю убитого товарища, проклиная забравшего его жизнь… Везде хаос, везде суета.

Но тяжелее всего быть в тишине, погружаясь в собственные мысли.

Сажусь на кровать и пустым взглядом гипнотизирую кувшин на столе. Рука непроизвольно тянется к карману на груди. Она проделывала подобное бессчетное число раз, что этот жест уже давно не вызывает ни у кого вопросов.

Потертый и чудом уцелевший кусок бумаги. Одна сторона исписана ровным почерком, но мне интересны несколько слов на ее обороте, написанные коряво женской рукой.

Ничто не вечно, Джеймс, говорю сам себе. И плохое, и хорошее, все когда-нибудь кончается. Конец — это такая же часть пути. Естественная и неотвратимая. Провожу шершавым пальцем по строкам, выведенным Флоренс чернилами на листе.

О чем она думала, когда писала эти слова? Что волнует ее мысли сейчас?

В череде непостоянных, переменчивых дней моей жизни островками спокойствия и стабильности мне казались отец и невеста. Оба были теми людьми, которые не были способны на глубокие перемены.

И оба они стоило с тех пор, как я попал на фронт, вел себя странно. Отец сначала писал, и мы даже пришли к пониманию насчет неразумности нашей с Флоренс Винтер свадьбы, затем писать перестал. Я подумал страшное, но спустя несколько месяцев затишья от него пришло известие.

В новом послании он, всегда горделиво бьющий себя в грудь, восхваляя знатность и древность нашего рода, вдруг посетовал, что едва ли мы моем сравниться с герцогами или коронованной династией. С чего это — понять не могу до сих пор. В конце была приписка, что он будет тянуть время, и чтобы я поскорее закончил войну и возвращался — словно это зависело от меня — о расторжении помолвки он снова не желал слышать и слова, обвиняя в том, что, если он так поступит, я потом сам пожалею.

А еще грозился, что отыграется на мне за свои унижения. О них я тоже ничего не понял. Какие унижения? Кто вообще посмел унизить графа?

Подозревал, что у моего старика начался маразм. Иначе как объяснить, что сначала он говорил одно, потом вдруг совершенно противоположное? И к чему эти размышления о знатности и могуществе нашего рода, и сравнения с короной? Неужто Гидеон и императрица взялись за отца. Но это невозможно, от него им нет никакого толку, и принц обещал не трогать мою семью. Хотя, горько усмехнулся, чего стоят его обещания…

Война завершилась неожиданно, как приходит ливень погожим днем.

Мир.

Но не победа.

Бессмысленная война не могла иметь осмысленную концовку.

* * *

Я беспомощно мяла в руке конверт и смотрела с немым укором на мужчину напротив.

— Не возьму. Не-а. Ни за что.

Выражался он как ребенок, честное слово.

— Ваша светлость! — всплеснула руками.

— Дочка, почто ты хочешь покинуть меня? Оставишь одного, меня, такого несчастного, на поруки этому чурбану?

Чурбаном, между прочим, был родной сын графа Астера и мой так называемый жених. Граф имел все основания полагать, что осле выплаты долга я потребую расторжения помолвки.

— Ваша светлость, мы же с вами это уже обсуждали, — устало вздохнула, — что эти деньги пойдут в счет уплаты долга баронства Винтер перед графством. О том, чтобы сейчас разрывать нашу с Джеймсом помолвку, речи, пока он на войне, не идет.

Граф откинулся на спинку своего кресла и скрестил руки на груди.

— Мне все равно! Можешь забрать свой чек и больше его при мне не доставать, дочка. Лучше оставь деньги себе, купи на них… — граф окинул меня взглядом, прикидывая в уме, что сказать дальше, проходясь глазам по невзрачному наряду, — платье новое или конфет, ты же любишь сладкое? Я это еще в