– Чем могу быть полезен, господа? – спросил Бискорне, потирая руки.

– Мы журналисты, решили написать о представителях вашей профессии хвалебную статью. Один из наших корреспондентов – он как раз живет на этой улице – посоветовал обратиться к вам.

– Да? Как его зовут?

– Кажется, Туретт, Робер Туретт. У него весьма характерная прическа – по бокам лба торчат вверх две серебристые пряди. Сам он художник-анималист, пишет птиц и питает истинную страсть к Одюбону.

Бискорне почесал гладко выбритый подбородок.

– Сожалею, но это ни о чем мне не говорит.

– Мой дорогой друг, вы уверены, что не путаете его с Янгом, шотландцем, который говорит с ярко выраженным акцентом? – поспешил предположить Жозеф, обращаясь к Виктору.

– Мужчина в юбке? За всю свою жизнь я их ни разу не видел, ни издали, ни вблизи, – уверенно ответил Бискорне. – Единственная эксцентричная личность, живущая поблизости, – это неказистый на вид тип, который пишет натюрморты, корчит из себя богему, хотя на деле пачкун пачкуном.

– Как его зовут?

– Не знаю. Он часто приходит ко мне, смотрит на перья, на птиц. Пусть себе, я не против, он слишком нищ, чтобы у меня что-нибудь купить. Странно, что вы не располагаете более точными сведениями!

«Если это Даглан, то он настоящий хитрец», – подумал Жозеф.

– А какого он телосложения, этот ваш художник? – поинтересовался Виктор.

– В отличие от меня, пуза у него нет. Тощий как жердь, – заверил его Бискорне, с подозрением поглядывая на гостей, несмотря на всю свою веселость.

– На филина похож?

Ошеломленный Бискорне воздел руки к небу.

– Полагаю, вы шутите.

– Волосы у него с проседью? – гнул свое Виктор.

– А мне почем знать? Сей художник не ходит с непокрытой головой. Да и потом, какая разница, главное – что вы встали на защиту нашей профессии, которую некоторые любители птиц очень хотели бы дискредитировать. Посмотрите мастерскую?

– С удовольствием, – согласился Виктор.

Они прошли в подсобное помещение и направились по коридору в просторный зал, освещенный большим стеклянным окном.

– Здесь мы получаем товар и готовим его, – пустился в объяснения Бискорне. – Сначала его обезжиривают в пахучих ваннах, затем промывают в чистой воде. «Окрашивание в белый» представляет собой вымачивание в горячей воде с добавлением мела, в то время как для «окрашивания в синий» необходимо использовать индиго.

Он показал им красильщика, пропитывавшего маховые перья птиц, перед тем как отправить их на сушку. Другие работники, по большей части женщины, занимались сортировкой перьев в зависимости от их вида и размера.

– Чтобы они обрели былую гибкость и пышность, их держат над паром, на нашем жаргоне это называется «лоскованием». Мастерство заключается в том, чтобы превратить перо домашней птицы во что-то экзотическое, ведь сейчас перед вами немало перьев представителей самых заурядных видов, которым мы даем вычурные названия. Так перо индюка или пеликана превращается в «марабу», гуся – в «лебедя», эму – в «страуса», петуха – в «грифа», а цапли – в «эгретку».

«Несчастные пернатые, служащие вам сырьем, смеются над этим занятным вокабулярием», – подумал Жозеф.

– Наши лучшие труженицы – а в Париже они пользуются репутацией мастериц, способных выдержать конкуренцию со стороны Англии и Германии! – должны прекрасно разбираться в перьях, уметь их распознавать и знать их названия. А еще – находить в общей массе самые красивые и…

– Мы хотели бы поговорить с одной из этих дам, – прервал его излияния Виктор.

Обескураженный Бискорне выделил блондинку, более веселую по сравнению со своими хмурыми соседками-итальянками, и подал ей знак.

– Жаклин, эти господа – репортеры, они собирают материал о нашей профессии.

– Ох! Я же не умею говорить! – запротестовала девушка.

– Не прикидывайтесь скромницей, дитя мое, – велел ей Бискорне.

– Опишите в нескольких словах, чем вы занимаетесь, – поощрил ее Виктор.

Его обаяние подействовало.

– Ну, я насаживаю перья на небольшие латунные стержни, это называется «сажать на ножку», и с помощью ножа для чистовой обработки довожу до кондиции. Порой я их подстригаю, иногда даже завиваю, будто мастерица по изготовлению бумажных цветов. Другие девушки занимаются изготовлением целых искусственных птиц или только крыльев, служащих для украшения дамских шляп.

Жозеф чихнул, закрыв руками лицо.

– А этот пух, который летает повсюду, разве он не вреден для легких? – спросил Виктор.

Жаклин бросила быстрый взгляд на патрона, который в знак согласия прикрыл глаза.

– Отрицать это было бы ложью. Порой нам приходится нелегко. Перекрашивать, подрезать, лакировать дюжины перьев – от этого пальцы постоянно в клею и ты плюешься пухом чаще, чем того хотелось бы. Но я, сударь, обожаю мою работу. Это намного интереснее, чем шить целый день напролет, да и запах намного лучше, чем при укладке сардин в бочки! И потом, перья – это красиво. Словом, таких фантастических птиц, которых мы делаем вместе с другими девушками, даже в сказках не встретишь.

– Многие из них бесспорно стоят целого состояния, – осторожно начал Жозеф, – я читал, что если перья экзотических птиц утяжелить булавками, то свертки значительно прибавляют в весе и браконьеры без труда провозят их через таможню.

Жаклин в смущении опустила голову.

– Не верьте всему, что пишут газеты, вы же сами журналисты! И не слушайте всякую ерунду, мы честные люди! – воскликнул Бискорне.

– И все равно мне говорили, что райские птицы стали предметом надувательства – их продают по пятьдесят франков за особь, что само по себе является кругленькой суммой, но потом, распотрошив и ощипав, делают из них пять, а то и шесть чучел! – заявил Жозеф.

– Вас ввели в заблуждение, господа. Осмотрев самым тщательным образом наше производство, вы убедитесь, что скрывать нам нечего! – возмущенно возопил Бискорне.

Виктор с Жозефом обошли мастерскую, делая пометки, затем, явно удовлетворенные, объявили патрону, что увидели вполне достаточно.

– И не забудьте упомянуть, что в столице восемьсот цехов наподобие моего дают работу шести, а то и семи тысячам человек! Много предприятий могут обеспечить такое количество рабочих мест? – заключил Бискорне.

Женщина лет сорока, скрестив руки на груди и сжав губы, несла караул у прилавка, прижимая локтем блокнот. Она внимательно взглянула на троих господ в свой лорнет, отвела взгляд от Виктора с Жозефом и набросилась на владельца мастерской. Ее на редкость четкий выговор был окрашен легким британским акцентом.

– Вы еще долго будете дурачить людей, вступая в сговор с мнимыми орнитологами и перекрашивая перья домашней птицы в меркантильных целях? Какая подлость!