ров, публичных собраний и всего остального, определявших их поступки). Перед лицом захвата власти фашистами и немецкой оккупации социал-демократические партии впали в летаргию, из которой вышли, как, например, австрийские и немецкие социалисты, в лучшем случае к концу войны, сохранив большинство прежних сторонников и желание продолжать прежнюю политику. Не уклоняясь от сопротивления, они были, по структурным причинам, недостаточно представлены в правительстве. В таком экстремальном случае, как Дания, социал-демократическое правительство находилось у власти, когда Германия оккупировала страну, и оставалось/ власти всю войну, хотя и не поддерживало фашистов. (После этого ему понадобилось несколько лет для восстановления своей репутации.)

Еще две особенности помогли коммунистам занять видное положение в рядах Сопротивления — их интернационализм и фанатичная убежденность, с которой они посвящали избранному делу свою жизнь (см. главу 2). Первый позволил им призвать в свои ряды мужчин и женщин, которым антифашистские лозунги были более близки, чем патриотические призывы. Например, во Франции это были беженцы гражданской войны в Испании, составившие большую часть отрядов вооруженного партизанского сопротивления на юго-западе страны — примерно двенадцать тысяч перед днем «Д» * (Pans Prades, 1975, Р- 66), и другие беженцы и эмигранты, в основном представители рабочего класса из семнадцати стран, которые в рамках подразделения МО/ (Маш-d'Oeuvre Immigree — «рабочие-эмигранты») выполняли самые опасные поручения партии. Например, группа Манукяна (состоявшая из армян и польских евреев) совершала нападения на немецких офицеров в Париже**. Вторая особенность породила то сочетание храбрости, самопожертвования и жестокости, поражавшее даже врагов, которое столь ярко описано в книге редкой правдивости «Война» югослава Милована Джиласа (Djilas, 1977}- Коммунисты в глазах политически умеренного историка являлись «храбрейшими из храбрых» (Foot, 1976, p. 86), и хотя дисциплина и организованность давали им лучшие шансы на ьыживание в тюрьмах и концлагерях, их потери были очень велики. Несмотря на нарекания на французскую компартию, чье руководство вызывало недовольство даже в рядах коммунистов, она могла с полным основанием претендовать на то, чтобы называться le parti desfusilles — «партия расстрелянных», поскольку

потеряла не менее пятнадцати тысяч своих борцов, казненных фашистами (Jean Touchard, 197?, Р-25#)- Неудивительно, что все это имело большую притягательность для смелых мужчин и жен* День высадки союзных войск в Нормандии (6 июня 1944 года) (примеч. нер.). ** Один из друзей автора, ставший в итоге заместителем командира MOI нод руководством чеха Артура Лондона, был австрийским евреем польского нроисхождения, его задачей являлась организация антинацистской пропаганды в немецких войсках во Франции.

«Эпоха катастроф»

щин, особенно для молодежи в странах, где массовая поддержка активного Сопротивления была не столь велика, как во Франции и Чехословакии. Коммунисты имели большую притягательность и для интеллектуалов, наиболее охотно встававших под знамена антифашизма. Из них было сформировано ядро внепартийных (но левых по своей природе) организаций Сопротивления. Роман французских интеллигентов с марксизмом и преобладание в итальянской культуре людей, связанных с коммунистической партией, длившееся целое поколение, были следствием Сопротивления. Становились ли интеллигенты участниками Сопротивлении, подобно одному ведущему послевоенному издателю, который с гордостью говорил о том, что все члены его фирмы взяли в руки оружие, став партизанами, являлись ли просто сочувствующими коммунистам, когда ни они сами, ни члены их семей не были активными участниками Сопротивления (они даже могли быть его противниками),—все они чувствовали притягательную силу компартии.

За исключением своих повстанческих цитаделей на Балканах, коммунисты не делали больше попыток установить коммунистические режимы. Правда, у них не было возможности сделать это нигде к западу от Триеста, даже если они и хотели прийти к власти. Кроме того, Советский Союз, которому их партии были в высшей степени преданы, решительно препятствовал этим односторонним попыткам прихода к власти. Коммунистические революции, произошедшие в Югославии, Албании и позже в Китае, случились вопреки воле Сталина. Точка зрения Советов заключалась в том, что и в мировом масштабе, и в масштабе одной страны послевоенная политика должна продолжаться в рамках международного антифашистского альянса, т. е. они надеялись на длительное сосуществование или даже симбиоз капиталистической и социалистической систем и на дальнейшие социальные и политические изменения, осуществляемые в рамках «демократий нового типа», которые возникнут из военных коалиций. Этот оптимистический сценарий вскоре исчез во мраке «холодной войны» столь бесследно, что мало кто помнит, что Сталин принуждал югославских коммунистов сохранить монархию, а в 1945 году британские коммунисты выступали против роспуска военной коалиции Черчилля, т. е. против избирательной кампании, которая привела к власти лейбористское правительство. Однако нет сомнений, что Сталин серьезно имел такие планы и пытался доказать это, распустив Коминтерн в 1943 году и Коммунистическую партию США в 1944 году.

Решение Сталина, которое озвучил американский коммунистический лидер,— «Мы не станем поднимать вопрос о социализме в такой форме, чтобы не поставить под угрозу ине ослабить {...)единение» (Browder, 1944, цит. по: J. Starobin, 1972, р. 57),—проясняло намерения Советского Союза. По мнению несогласных с такой линией революционеров, это было окончательное прощание с мировой революцией для осуществления практических целей. Со-Против общего врага

циализм ограничивался лишь масштабами СССР и региона, определенного путем переговоров в качестве зоны его влияния, т. е. по существу территорией, оккупированной Красной армией в конце войны. Однако даже в пределах этой зоны влияния он оставался неясной перспективой на будущее, а не ближайшей программой новых «народных демократий». История, которая обращает мало внимания на политические цели, пошла по другому пути—за исключением одного аспекта. Раздел земного шара (или большой его части) на две зоны влияния, о котором договорились в 1944—*945 годах, оставался стабильным. Ни одна из сторон в течение тридцати лет не переступила разделяющей их черты более чем на короткое мгновение. Оба лагеря отказались от открытой конфронтации, этим гарантируя, что «холодная война» никогда не станет «горячей».

VI

Недолгой мечте Сталина о послевоенном партнерстве СССР и США не суждено было укрепить мировой союз-либерального капитализма и коммунизма против фашизма. Этот союз, безусловно, был создан лишь против военной угрозы и никогда бы не возник, если бы не последовательный ряд агрессий нацистской Германии, завершившихся ее нападением на СССР и объявлением войны СШ^. Тем не менее сама природа Второй мировой войны подтвердила закономерность, прослеживавшуюся во время гражданской войны в Испании 1936 года,—связь между мобилизацией военного и гражданского населения и социальными переменами. Со стороны союзников (в большей степени, чем со стороны фашистов) это была война реформаторов, частично потому, что самая уверенная в себе капиталистическая держава не могла надеяться выиграть длительную войну без отказа от политики «business as usual», а отчасти потому, что сам факт Второй мировой войны подчеркнул ошибки межвоенных лет, из КОТОРЫХ неспособность объединиться против агрессоров была не самой большой.