– Это красивые слова, – с сомнением проговорил всадник. – Но ты так и не сказал, кто же будет твоим преемником. Кто унаследует священную фибулу наших предков?

– Сейчас я назову имя своего преемника. Но прежде чем назвать его – я хочу, чтобы все вы, все, кого я сегодня собрал в своем доме, поклялись самой священной клятвой нашего народа, поклялись именем бога Тина, что примете мой выбор и будете верно служить тому, кого я назову.

Потомки этрусков переглянулись.

Они привыкли повиноваться последнему потомку древних царей, привыкли исполнять его волю и готовы были принять ее и сейчас. Однако в глубине души каждый или почти каждый из них рассчитывал, что Тарквиний Постум выберет его.

Больше всех на это надеялся римский всадник Луций Домиций Италик. Правда, его смущали слова Тарквиния о вещем сне и новой восточной вере – но он считал себя самым достойным претендентом на тайную власть и хотел заранее заручиться поддержкой своих соплеменников. Поэтому он первым произнес слова древней клятвы:

– Клянусь именем великого и милосердного бога Тина, клянусь его нерушимым небесным храмом верой и правдой служить тому человеку, которого назовет своим преемником Гай Тарквиний Постум!

Италик обладал большим авторитетом, и вслед за ним один за другим клятву повторили все остальные.

Когда последний этруск договорил слова клятвы и в помещении наступила тишина, умирающий старец произнес тихим, торжественным голосом:

– Боги услышали вашу клятву и стали ее свидетелями. Гнев богов обрушится на того, кто дерзнет ее нарушить.

Он приподнялся на ложе, поискал кого-то глазами и проговорил:

– Трифон, подойди ко мне!

К нему робко приблизился худенький юноша с глубокими темными глазами. Удивленно глядя на старика, он спросил:

– Чем я могу помочь тебе, господин?

– Ты примешь из моих рук священную фибулу, и ты примешь все связанные с ней тяготы. Помни, она приносит своему владельцу не столько радости победы, сколько горечь долга! Я передаю тебе тяжкую обузу – и надеюсь, что ты достойно понесешь ее!

– Но почему я? – удивленно проговорил Трифон.

– Почему он? – разочарованно воскликнул Луций Домиций Италик.

– Такова воля богов! – ответил Тарквиний. С этими словами он возложил правую руку на голову юноши, а левой рукой вложил в его руку бронзовую фибулу.

– Помните священную клятву! – произнес он торжественно и без сил опустил голову на подушку.

– Но почему он? – повторил Италик сокрушенно.

Но Гай Тарквиний Постум уже не дышал.

Она заметила его издали. Филимон сидел на скамейке и что-то увлеченно читал в своем ноутбуке. Вот он остановился, нахмурился, закусил нижнюю губу, отчего нос смешно сморщился, и стал быстро-быстро бегать пальцами по клавиатуре ноутбука.

Потом, почувствовав ее взгляд, оторвался от экрана и засиял улыбкой. И сам был весь такой рыжий и светящийся, как солнышко.

«Какой он все-таки славный, – умилилась Вита, – такой умный, столько всего знает… мой муж… И улыбка так его красит, и веснушки такие симпатичные, как у мальчишки…»

Она будто ненароком подняла руку и посмотрела на тонкий золотой ободок на безымянном пальце. Уже больше полугода прошло со свадьбы, а она все не наглядится на колечко. Смешно, честное слово…

Филимон вскочил, едва не уронив с колен свой ноутбук.

– Как ты? – спросил он, схватив Виту за руку и бережно усаживая ее на скамейку.

– Хорошо, – она прижалась к его плечу, – погода такая хорошая, последние теплые денечки перед осенью. Чем в кафе сидеть, лучше тут.

– Точно, тебе нужно больше гулять! – авторитетно заявил он. – Посидим, а потом пойдем вон по аллейке.

– Как скажешь. – Вита незаметно прислонилась к его плечу, скользя глазами по мамашам, катящим свои коляски, и старушкам, неторопливо шествующим мимо.

Вдруг в конце аллеи послышался шум, визг и детский плач. Вита перевела взгляд туда и тут же напряглась, потому что шестое чувство подсказало ей об опасности.

К ним двигалась семья. Незаметного и потертого вида мужчина катил коляску с младенцем, перед ним, держась за ручку коляски, сидел ребенок лет полутора. А рядом на трехколесном велосипеде ехал мальчишка лет трех. С другой стороны коляски, переваливаясь, как утка тащилась непомерно растолстевшая мать семейства. Вита чуть задержалась на ней взглядом и оторопела, потому что узнала Алину. Ту самую, которая выпила у нее столько крови почти четыре года назад, да что там, едва до самоубийства не довела.

Стараясь не делать резких движений, она взяла бейсболку, что лежала рядом на скамейке, и надвинула козырек как можно ниже.

– Чтобы солнце не напекло, – сказала она Филимону.

Теперь можно было спокойно наблюдать. Семейство приближалось. Алину развезло страшно, глаз не видно было из-за свисающих щек, подбородков Вита заметила не меньше трех, остальные терялись под воротником. Надета на ней была какая-то хламида необъятных размеров, которую только условно можно было назвать платьем.

Но кто же этот мужчина, который с понурым видом катит коляску с двумя детьми? Олега Вита не узнала бы, если бы они столкнулись на улице.

Ведь когда они были вместе, все признавали Олега интересным мужчиной! И что общего может быть у него с этой понурой, потертой личностью, которая смотрит себе под ноги и не поднимает глаз. Подстрижен плохо, небрит, свитер вытянут на локтях, и левый ботинок явно просит каши! Ужас какой.

Ребенок на велосипеде с размаху въехал в урну для мусора, урна перевернулась, ребенок упал с велосипеда и заорал. Алина подошла к ребенку, выволокла его из мусора и тоже заорала. Голос у нее с годами не изменился: такой же визгливый, только еще громче. Она обзывала его уродом, грязнулей и еще кем-то.

Олег втянул голову в плечи и покатил коляску быстрее, стараясь уйти от очередного скандала. Но от резкого толчка ребенок, сидевший возле ручки, покачнулся и едва не выпал, Олег едва успел его подхватить. Ребенок тоже заорал. Алина бросила старшего и подбежала к ним, теперь уже обзывая мужа уродом и так далее. Он попытался всунуть ей орущего ребенка, она отпихнула его, задев коляску. И тогда коляска тоже взорвалась криком. Младенец так орал, что коляска ходила ходуном. Олег перехватил среднего ребенка поудобнее, подхватил старшего за шкирку и пошел вперед. Вслед ему неслись крики Алины, чтобы забрал еще велосипед. Ее вопли перекрывали все, при этом она не забывала еще обзываться разными словами, иногда и нецензурными.

Наконец семейство удалилось, на аллее наступила тишина.

– Какой кошмар, – Филимон потряс головой, чтобы избавиться от звона в ушах, – эти дети… хорошо, что у нас будет только один. – И, заметив, что Вита нахмурилась, тут же поправился: – Пока…