Это было почти правдой. Тем, что было всем им известно с полной определенностью. Все остальное являлось лишь домыслами.

Ранна в испуге уставилась на нее:

— И у них никаких предположений, кто мог это сделать?

— Это случилось только позавчера. Дознаватели над этим еще работают.

— Столько лет прошло, — тихо произнесла Ранна, — а они все никак не могут оставить нас в покое.

Лиззи вскинула бровь:

— Теперь, значит, «нас»?

У Ранны поникли плечи.

— Ты так непреклонно настроена все усугублять?

— Я ничего не усугубляю, — парировала Лиззи. — Это само по себе усугубилось. Самим твоим появлением. И тем, что ведешь ты себя так, будто ничего не случилось. И я, по-твоему, должна лишь тебе подыграть. Зачем мне это? Ради Альтеи?

— Разве одного этого довода недостаточно?

— Альтеи больше нет, Ранна. И этой фермы тоже скоро не будет, буквально через несколько месяцев.

У Ранны вновь опустились плечи.

— Значит, ты продаешь ферму? Уже окончательно решила?

— Такой у меня план. Но есть одна загвоздка. Здесь все разваливается на глазах, и нет денег, чтобы это отремонтировать.

Ранна задумчиво посмотрела в свою кружку.

— Тяжко это видеть, правда? Какое тут все обветшалое и заброшенное. В саду и на полях — полная опустошенность. Я едва ли даже не рада, что Альтея всего этого не видит.

Лиззи вонзила в нее жесткий взгляд:

— Это ведь не только что случилось, Ранна. Это происходило на протяжении нескольких лет. И у нее не было ни денег, ни помощников. И она-то как раз была здесь и все это видела.

Ранна поставила кружку и отступила назад.

— Я не могла остаться, Лиззи! — Слова эти вырвались с такой горячностью, будто она сдерживала их с того самого момента, как выбралась из машины Эндрю. — Я просто… не могла.

Лиззи не в силах была поднять на нее взгляд. Она дотянулась до листа пузырчатой пленки на рабочем столе и принялась один за другим раздавливать крохотные воздушные пупырышки, сжимая их большим и средним пальцами. Хоть чем заняться — лишь бы избежать зрительного контакта. Быть может, потому, что признание раскаяния матери, признание ее боли и ее вины будет означать признание и собственной боли и сожалений.

— Я понимаю, — тихо ответила Лиззи.

С тяжелым вздохом Ранна отвернулась.

— Ты не понимаешь. И не можешь понимать. Хотя, подозреваю, у тебя были свои причины ненавидеть это место.

Лиззи нахмурилась. Что-то в этих словах ее больно покоробило.

— У меня нет ненависти к этому месту. И никогда никакой ненависти не было. Я просто стремилась к совсем другой жизни. К нормальной жизни нормальных людей. И я это сумела обрести. Я теперь живу в Нью-Йорке и работаю дизайнером в парфюмерной компании.

Ранна вновь повернулась к ней с мягкой улыбкой:

— Ничуть не сомневаюсь. Ты всегда хорошо знала, чего хочешь, — даже еще маленькой девчонкой. И всегда была такой серьезной. Ребенком ты, можно сказать, жила в том амбаре, вечно что-то придумывая и химича. До сих пор помню, как там пахло, как сушились, подвешенные пучками или разложенные на рамках, всякие цветы и травы. И запахи их смешивались воедино. Я всегда считала, что там витал один общий запах — но ты воспринимала это совсем иначе. Ты всегда отличала, чем именно пахнет в воздухе — базиликом, эстрагоном, розмарином или шалфеем. Помнишь?

— Да, — кивнула Лиззи, — помню.

— Так эта твоя работа… У тебя что, собственная линия ароматов?

— На самом деле я не разрабатываю сами ароматы. Я работаю над идеями разработки, творческими концепциями, рекламными кампаниями и прочим в этом роде.

Ранна удивленно подняла брови:

— Неужели ты по этому не тоскуешь? По практической стороне дела, я имею в виду. Тебе ведь всегда так это нравилось!

С этим Лиззи не могла поспорить. Ей действительно больше по душе была именно практика. Однако у Шенье имелся для этой части процесса целый штат высокооплачиваемых сотрудников. Ее же работа состояла в том, чтобы придать их творениям некое лицо, создать для каждого фирменного аромата свою особую индивидуальность, а потом построить вокруг этого маркетинговую кампанию. Лиззи, конечно, совсем не так представляла свою будущую профессиональную жизнь много лет назад — однако эта работа имела свои преимущества. И, возможно, однажды она выльется во что-то большее. У нее хорошо получалось то, что она делала. Даже очень хорошо. Однако она все равно очень тосковала по творческой части процесса, по восхитительным внезапным озарениям, по той интуитивной прозорливости, что когда-то впервые привлекла ее к созданию парфюма — по самой магии запахов, наконец.

— Моя работа доставляет мне удовольствие, — без каких-либо эмоций ответила Лиззи. — И для меня была большая удача, что пять лет назад я переступила порог фирмы Шенье. Теперь я там креативный директор.

Тут Ранна замотала головой, и глаза ее заблестели:

— Никакая это не удача, Лиззи. Сколько я тебя помню, парфюмерия была у тебя в крови. Ты постоянно экспериментировала с ароматами, давая своим духам совершенно потрясающие названия. Как назывался тот, что мне так нравился?

— «Песнь Земли», — тихо ответила Лиззи. — Твоими любимыми духами были «Песнь Земли».

— Точно! Они самые! Это был такой потрясный, умиротворяющий аромат. Такой прохладный и землистый — точно прогуливаешься по лесу.

— Можжевельник, розовый перец, мускатный шалфей и ветиверия, — по памяти перечислила Лиззи.

— Ты и правда это помнишь! — изумилась Ранна.

— Я помню их все.

— Понимаю, — кивнула Ранна. — Как и я свои картины. Каждая для меня особая по-своему. Наверное, поэтому вся эта офисная дребедень всегда была мне так не понятна. Я бы там сошла с ума! Но раз уж тебе это нравится… — Она ненадолго умолкла, затем снова с прищуром посмотрела на Лиззи: — Тебе ведь это нравится, верно? И Нью-Йорк, и твоя должность, и все прочее?

— Естественно, нравится, — ответила Лиззи, злясь на себя за то, с какой досадой это прозвучало. — С чего это ты вдруг так заинтересовалась моей карьерой?

— Я просто хочу, чтобы ты была счастлива. Реализована, понимаешь? Потому что ты этого заслуживаешь. Ты была настолько необыкновенной девчушкой! Я, помню, все думала: «Как это в такой маленькой головке умещается столько всевозможной информации!» Ты даже заставила меня сильно пожалеть, что я не проявляла такого же внимания, когда сама была девчонкой и Альтея пыталась меня чему-то учить. — Уголки рта у нее опустились, и лицо снова стало мрачным. — Но, по крайней мере, у нее была ты. А у тебя было так много изумительных талантов — и ты была совершенно не такой, как я. Меня всегда это очень радовало.