он воздвиг вокруг меня невидимую стену неприкосновенности, так что никто, кроме него, не мог ко мне приблизиться. Изоляция сделала меня уязвимой. Чем больше времени проходило с последней встречи, тем страшнее было снова увидеть его, при этом я замечала за собой невероятную тягу говорить о нём – неважно с кем, – встретив случайного слушателя, я принималась рассказывать о достоинствах и невероятных качествах – уме, величии, превосходстве Профессора над всеми остальными смертными.

Однажды холодной ночью в середине декабря он позвонил.

Телефон всё звонил и звонил, а мне казалось, что он стоит за дверью и со своим волчьим оскалом колотится в неё – каждый удар сопровождается эхом – ещё чуть-чуть, и выбьёт. После первого звонка я думала, что могу притвориться спящей, но с ним этот фокус никогда не срабатывал. После второго – я погасила свет. После третьего – включила свет. После четвёртого почувствовала, что ненавижу его. После пятого захотела, чтобы он умер. К шестому звонку подряд телефон – и я вместе с ним – был готов взорваться. Ощущая себя на краю ужасной ямы, я беру трубку.

– Бросила меня, все меня бросили. Сука, тварь. Хочешь, чтобы я сдох. Хочешь, чтобы я сдох, тварь? Знаю. Хочешь. С кем ты?

– Я одна.

– Враньё! С кем ты спишь?

– С вами, – ответила я, сгорая от стыда.

– Что? С кем ты?

– Я одна. Где вы?

– Не знаю. Не твоё собачье дело.

– Приезжайте, я напишу адрес.

Гудки – он сбрасывает. Конечно, он знал адрес, но я пишу его каждый раз, когда он говорит, что приедет, чтобы проявить заботу, а ещё потому, что он каждый раз его забывал. Что там адрес – я не была уверена, что он помнил про моё существование.

Сколько минут у меня есть, я не знаю. До сих пор не могу к этому привыкнуть – быть готовой в любое время, а это значит – быть в сексуальном белье, надушённой дешёвыми сладкими духами и трезвой. Последнее подчеркнуть два раза. Но, стоя возле открытого холодильника, я для храбрости отхлёбываю вино из бутылки и надеваю розовое платье, которое, знаю, когда-то вызывало у него умиление и смех. Поверх, торопясь, натягиваю пальто.

Снаружи, облепив крыльцо, крупными хлопьями, будто ненастоящий, падает снег. Я иду до ворот, стараясь отогнать мысли подальше отсюда, подумать и вспомнить что-нибудь хорошее, из короткого, но счастливого – наши прогулки и разговоры, как мы ели мороженое под дождём – в холодину такую – как он поцеловал меня на озере. Близкий страх всё равно просачивается сквозь воспоминания, как мигающий синий свет, осветивший невероятную кавалькаду у ворот: он в кожаной куртке вроде тех, что носят гангстеры, похож на бандита из фильма – ноги широко расставлены, руки упёрты в капот машины. Его обыскивает полицейский, ещё один стоит рядом. Я распахиваю дверь и бросаюсь на помощь:

– Родион Родионович!

Все трое оборачиваются на меня.

– Вот она! – выкрикивает Профессор, обращаясь к полицейским. В его лице не было страха. А у меня возникло и стало усиливаться ощущение кошмара. У него побелели руки – так сильно он сжал кулаки. Полицейские смотрят на меня в розовом платье с лицами, неестественно вытянутыми, будто тени на закате. На поясах увесисто покачиваются дубинки.

– Вот она, – повторяет Профессор и криво усмехается, глаза чернеют, а рот неестественно съезжает к левому уху. Он похож на голодного волка, а они – на пару загнанных дворовых собак. Пользуясь их замешательством, разворачивается и вразвалку шагает мимо меня к открытым воротам – скрипит снег, хлопает дверь. Вид его был настолько устрашающим, что они не стали его останавливать – застыли на месте, разглядывая меня со смесью интереса и недовольства, – а я почувствовала некое вымученное удовольствие от того, что в этот раз была не одинока в испытываемом ужасе.

Я догоняю его, беру под руку и веду к дому. Он бурчит что-то неразборчивое, отталкивает меня, загребая ногами свежий снег. Я понимаю, что настроение у него из разряда паршивее некуда.

– Для кого это ты так вырядилась? – вместе со словами на холодном воздухе изо рта вырывается пар.

– Для вас, конечно, только для вас.

– А парень твой где?

Про существование мифического парня знаем мы оба – я не удивляюсь. Это шутка, понятная лишь нам двоим.

Я оставляла дверь в квартиру открытой, но, вероятно, кто-то, пока мы были на улице, увидев из окна полицейскую машину, закрыл её. Во всём доме было темно. Единственная убогая лампочка над крыльцом перегорела. В потёмках я нашариваю ключ. Дрожащими пальцами долго не могу справиться с замком. Он, оттолкнув меня, заходит первым, и я на цыпочках иду следом. Оглядывается, крутанув головой, и ловит мой взгляд – я умоляюще прикладываю палец к губам. В глубине коридора он спотыкается о раскиданную на полу обувь, колотит кулаками о стены, выкрикивает обращённые к уехавшим полицейским ругательства. Я бессильна его утихомирить. Дьявол сводит меня с ума! Совершенно искренне про себя желаю ему смерти второй раз за вечер.

Щёлкает замок. Я нашариваю выключатель – вспыхивает свет. Мы не видели друг друга неделю, и хоп – он уже внутри красной комнаты со своим красным лицом – крепкий, блестящий, колючий комок ярости. Что я могу против его ярости, горячей, как жало паяльника?

Готовая к тому, что случиться может всё что угодно, я сажусь перед ним на колени и помогаю разуться.

– Ну? – медленно протягивает он. – И что? Ненавидишь меня?

Куртка, брякая железками, падает на пол. Ну всё, на этот раз мне несдобровать. В этот раз ненависть достигнет такого накала, что меня размажет, как лягушку – и мокрого места не останется.

– Я тебя по стенке размажу, – говорит он, словно прочитав мои мысли. – Почему ты так долго? Пока я тебя ждал, подъехали эти. Свиньи. Спросили, что я тут делаю. Я сказал, что жду девушку. Они ответили, что тут нет девушек.

Я беру его за руку.

– Да уж конечно, нет девушек, – продолжает он, – как это нет девушек, если я жду свою девушку?

Сердце подпрыгивает на словах «свою девушку».

– Стали меня обыскивать. Я успел сбросить, что у меня было. Из-за тебя. Теперь ты мне должна. Давай, что у тебя есть?

Я называю препараты, которые принимаю. Но у меня оставалось совсем немного, потому что я не ходила повторно к психиатру, а рецепты были уже просрочены. Фенибут, атаракс, ципралекс.

– Давай фенибут. А атаракс – это что?

– Чтобы спать.

– Давай.

Вечер ещё только начинается, и он устраивает мне очередную