усвоила все его повадки, научилась предугадывать желания и смены настроения. По размеренности его дыхания понимала, чего он сейчас хочет. В конце концов, кем же она являлась для него? В то время она была игрушкой-антистресс, способной хоть иногда его рассмешить. Когда он смеялся, будто втягивал в себя весь воздух, и она задерживала дыхание, чтобы ему больше досталось. Но этого было мало.

Всё-таки он был милосерден, как языческий бог, посылающий дождь на иссушенные земли, изредка поощряя её голосом из глубины – мычал, бормотал что-то нечленораздельное, пока она покрывала его грудь и живот поцелуями, а когда она устраивалась между его ног и приступала к серьёзному делу, начинал рычать. Она лежала там то подгибая, то разгибая ноги, так долго, как длилась средневековая пытка.

Слёзы текли градом, большие, обильные, круглые. Неиссякаемые. Каждый раз. И вроде даже не было больно, только приходилось сглатывать объёмный подступающий спазм. Слёзы скатывались и скатывались, струились по рукам, заливали простыню. Она видела, что ему это нравится – он шумно дышит, грудь вздымается – и ещё больше старалась. А он смотрел не отрываясь и ещё сильнее притягивал её к себе. Она думала, что задохнётся, но потом открывалось второе, третье и так далее дыхание.

Иногда он, облокотившись на стену, с которой осыпались декоративные гипсовые кирпичики, закуривал, то ли подавляя скуку, то ли получая двойное удовольствие.

Она делала недостаточно и злилась на себя за это. Отчаянно хотелось бросить всё, зарыться в одеяло и зарыдать, но она не могла этого себе позволить – её страх перевешивал его пассивность. Да, она сама на это подписалась. Да, я сама на это подписалась. Я не жалуюсь. Я довольна.

Меня закаляла его отстранённость, и мне нравилось это новое чувство. Может быть, когда-нибудь я стану такой же твёрдой и несгибаемой, как Могендовид, который ударял меня по зубам.

Он был особенным, но чтобы настолько, даже я, пленённая с первого взгляда его походкой и властным тоном, не могла представить. Особенной была такая простая вещь, как его физиология. И вершиной, до которой ей никогда не дотянуться, не дорасти, был его оргазм. Долгий, как путешествие по молочной реке, изнурительный, как поиск Золотого руна.

Он крутился волчком, сворачивался в раковину, съёживался на постели, а оргазм всё длился. Мог длиться минуту, две, три, пять. Я не засекала время, но это было очень долго – немыслимо долго. Этого волшебства я и ждала, но не могла поверить, что имею хоть сколько-нибудь скромное отношение к этому сигналу блаженства, поэтому торжествовала, тихо свернувшись клубочком у его ног. Прислушиваясь к раскатам его дыхания, я не смела протянуть руку и коснуться его. Я видела, что он в таком состоянии, когда любое прикосновение может принести ему боль. Потом он натягивал на себя посеревшую, в катышках простыню, заворачивался в одеяло, прятался.

Комната полнилась тишиной и стоялым воздухом. Где-то впотьмах стены ветхого дома, заселённого незнакомцами, пробегала мышь. Когда он снова мог говорить, спрашивал:

– Знаешь что?

Я поднимала голову:

– Что?

– Ты очень красивая, когда плачешь, – говорил он и благодарно целовал меня в губы.

Не всегда мне удавалось заполучить похвалу, и я утешала себя тем, что каждый раз чему-то учусь. Учусь не быть ханжой, раскрепощаться. Учусь отдавать.

В обучении происходили прорывы, маленькие открытия, как, например, такое. Он нависает надо мной, опираясь на напряжённые руки. Концентрируя внимание на массивной звезде, что болтается на цепочке у него на шее, я открываю рот, высовываю язык, чтобы поймать звезду. Он отстраняется и, остановившись, пускает мне в рот длинную струйку слюны.

Я изумилась так, будто он – волшебник – на моих глазах превратил камень в золото, что, когда он лежал на спине и курил, не преминула нарушить инерцию воцарившегося молчания:

– Мне так понравилось, как вы это сделали – со слюной.

– Боже мой, неужели ты это сказала?

– Да.

– И как ты, не умерла от страха?

– Вроде, жива, – ответила я с благоговением.

– Тогда скажи «спасибо».

Этого богатства у меня было достаточно – я повторяла и повторяла, пока он лежал отвернувшись – «спасибо», пока курил – «спасибо», пока вставал – «спасибо», и подбирал с пола вещи – «спасибо».

Я встречаю его на выходе из метро «Китай-город». Направляясь ко мне, он с каждым шагом становится всё выше и выше.

– Как вы добрались? Вы голодный?

– А ты как думаешь? Я весь день работал.

– Давайте что-нибудь дома приготовим? – спрашиваю я.

– Нет, это долго.

Колокол на церкви пробил шесть раз, что означало, что в это время соседка возвращается с работы и занимает кухню, чтобы готовить ужин. Поэтому я обрадовалась, когда он пошёл в сторону кулинарии в нижнем конце вымощенной брусчаткой улицы.

Мы стоим в очереди. Вдыхая аппетитные ароматы, я смотрю на ломящиеся от еды прилавки и пытаюсь вычислить, что наименее калорийное я могу себе позволить, а он тем временем выбирает за меня, делает заказ и на кассе громко возмущается размером счёта. Я предлагаю заплатить, но он делает это быстрее, чем я успеваю достать карту из сумки.

– Поздно, дорогая, – цедит он сквозь зубы, акцентируя последнее слово.

Я правда медленно соображаю. Мы идём некоторое время молча. Я тихонько проклинаю весь мир. Чувствую себя полной дурой с шуршащим пакетом еды: куриный шашлык, две котлеты, картофельное пюре, салат «Оливье» и буханка горячего чёрного хлеба. Глядя на меня, чуть склонив голову набок, он спрашивает:

– Может, надо было пластиковые тарелки взять и приборы? А то у тебя и этого, наверное, нет.

– Немного, но есть. Для нас хватит.

После кулинарии мы заходим в магазин «Продукты». Я бросаюсь к кассе и тут же, с ходу, оплачиваю четыре банки пива, которые он ставит на прилавок. Но выходит намного меньше, чем счёт из кулинарии, что не даёт мне отыграться за пропущенный ход в организации ужина. Я даже предлагаю ему взять что-нибудь ещё, но он остаётся непреклонен.

Дома я кое-как разогреваю готовую еду, и мы усаживаемся есть на кровати.

– Я тебя по ресторанам вожу, хорошим ресторанам, вкусно кормлю. Вкусно тебе было? Понравилось?

– Да, очень вкусно, спасибо. Мне очень понравилось, – я робко улыбаюсь. В его чертах тотчас проступает узнавание – он знает это выражение пойманного в капкан напуганного зверька и продолжает расставлять ловушки.

– Ну, главное, что тебе понравилось, дорогая, – он уже горячится. – А ты для меня что-нибудь сделала?

Я, потеряв дар речи, попалась, будто муха в пасть венериной мухоловки.

– Ты хоть раз что-то для меня приготовила? Хоть раз платила в ресторане, хотя