Хоревице следит, да пожаловаться на самоуправство хованских. Пусть виру выплатят за то, что девку с их двора опозорили. Что с того, что Будька Ховану глазки строила? А по кустам он ее не валял. Ну, если видоки не найдутся да не подтвердят клятвенно.

Это многим показалось разумным, правда, предложили вызнать, насколько далеко у Будьки с Хованом зашло. Озар сказал, что это сейчас только сама девка прояснить может.

– Как говорится, девичий стыд – до порога. А переступила и забыла.

Вот и вытащили чернавку, опухшую от плача, кутающуюся в плат, стали расспрашивать. Она лишь выла – и не поймешь, что отвечает сквозь рыдания. Мирина ей оплеуху отвесила, требуя успокоиться. И тогда Будька достала крестик и стала целовать его, доказывая, что, кроме объятий и кратких ласк, ничего у нее с купцом-меховщиком не было. Блюла она себя. Понятное дело, купца-то она приманивала, но повалить себя не позволила. Надеялась истомить мужика, пока он, разохотившись, в свой дом не введет ее невестой. Наивно это, но все же девка оказалась и не такая дура, раз поиграть с собой меховщику не позволила. И опять все говорили, что немалую виру с Хована и его дворни возьмут за позор чернавки.

Пока все толпились и обсуждали, сквозь толпу собравшихся пробрался Лещ – лица на нем не было, белый как мел, глаза вытаращенные. На него не сразу и внимание обратили, а он смотрел на всех, топтался, потом голосить начал, рухнул на колени, волосы рвал на голове.

– Да что ж такое с тобой творится! – прикрикнула на него Яра. – И без тебя тошно, а тут… – И уже тише добавила: – Сказывай, что случилось.

Лещ говорил прерывисто, всхлипывая. И страшное сообщил. Дескать, пока они тут судили да рядили, он, памятуя, что завтра придет вымышленник городню проверять, решил сходить на заборол да осмотреть все, чтобы отчитаться. А как глянул сверху на обрыв…

– Он там, внизу, – всхлипывал Лещ. – Я не сразу и заметил. Смотрю, на березке, проросшей сквозь склон, висит. В ветвях зацепился. Ох, Тихон, Тихон, такой ведь ловкий всегда был, лазил ну чисто кошка цепкая. А тут… Сорвался наш парень, убился…

Все затихли, переглядывались, даже Будька рыдать перестала. А потом так и кинулись на заборол стены за хозяйским двором.

Крутой обрыв уходил вниз до самых урочищ. Сверху склон почти расчищен, но где-то с середины горы начиналась давно не срезаемая поросль. Именно там виднелось перекинутое через ветки деревца тело мальчишки. Голова и руки вниз висят, причем голова странно вывернута, туловище перевалилось через ствол, ноги неподвижно вытянуты. Береза, на какой болтался Тихон, была искривленная, но ветвистая, по всему ее изгибу тянутся густые ветви, скрывая снизу тело паренька. Да и сверху заметишь, только если склонишься над парапетом заборола.

Первой заголосила Голица, потом и Загорка взвыла, Любуша и Будька – за ней. Мирина вцепилась в края головного покрывала, глаза округлились, взгляд растерянный, бегает с одного из собравшихся на другого. Мужчины тоже переглядывались, смотрели то друг на друга, то на тело внизу.

– Достать его надо, – произнес наконец Озар. – Сверху лезть придется, снизу навряд ли кто вскарабкается. Высоко. Отсюда все же ближе.

– Бивой, принеси веревку, – приказала Яра.

Когда Бивой вернулся, Озар спросил:

– Кто из вас самый ловкий, чтобы спуститься?

– Я полезу, – сразу вызвался Радко.

– Нет, ты погодь, – остановил его Озар. И так предплечье сжал, что парень даже поморщился.

– А ну, пусти!

– Нельзя его подпускать к телу, – обратился ко всем Озар. – Мало ли чего… Еще и сбросит вниз, чтобы мы ничего не вызнали.

Сам же горящего взора с парня не сводил, дышал бурно.

– Ты ведь говорил, что ушел от тебя ночью Тихон. А не врешь ли? Я следил. Как вы отправились к сеновалу, заметил, но сколько ни ожидал потом, парнишка так и не вернулся в терем.

Настала тишина. Теперь все смотрели на Радко, кто-то тихо ахнул. А он сам сначала побледнел, а потом вдруг румянцем гневным залился.

– Ах ты, змей подколодный! Намекаешь, что это я Тихона сбросил?

Миг – и кинулся на Озара в ярости.

И ведь был Радко не новичок в кулачных боях, часто и умело дрался, а тут сразу промахнулся – крупный Озар легко уклонился и вмиг подставил подножку, а когда парень упал, насел сверху, заломил ему руки, скрутил.

– Тише, тише. Не бейся, как угорь. Мне еще с тобой поговорить нужно.

И, посмотрев на опешивших челядинцев, даже прикрикнул:

– Ну что? Кто тело Тихона доставать будет? Или городскую стражу покликать? Они, небось, еще далеко с Хоревицы не отъехали. А этого соколика я сам в клети запру. Разговор у нас будет.

Никто не вмешался. Только оставшийся на гульбище Вышебор стал возмущаться, когда увидел, как волхв потащил его брата к сараям, запер в одном из них.

– Что это ты, пес шелудивый, вытворяешь? – кричал Вышебор. – Люди добрые, да что же это делается на белом свете? А Тихон как? Живой ли? Ко мне все! Доложить приказываю!

Он еще долго шумел, но даже хазарин Моисей к нему не поспешил. Все были слишком поражены как случившимся, так и подозрением на Радко. Вот и слушали Озара. А он, никого больше не вопрошая, проверил веревку на прочность и приказал Лещу и Моисею, чтобы удерживали его, когда начнет спускаться. Здоровый мужик был Озар, но спускался умело, ловко.

– Ишь как перебирается, – даже восхитился Лещ. Но, поглядев на хазарина, который вместе с ним натягивал веревку, неожиданно шепнул: – А может, пусть сорвется? Вот не удержали мы веревку, а он и того – вниз. Зачем нам доглядник этот? Чужой он в доме.

– Он-то чужой, а ты дурень, – негромко отозвался Моисей. – Если со служителем беда случится, Добрыня уже не будет к родне Дольмы так милостив. Всех потащат к палачам. И уж там, когда клещами рвать начнут, кто из нас чего только не напоет. Я знаю, как княжьи каты работать умеют.

Лещ притих. Втаскивал вместе с хазарином наверх волхва, Бивой к ним присоединился, помогал, он же первый и принял из рук Озара застывшее, оставшееся согнутым тело Тихона.

Яра в первый миг и смотреть на мальчика не могла. Отвернулась. И при этом заметила, как люди внизу, в урочищах ремесленных, смотрят наверх. Да и на горе Детинке напротив какие-то девки столпились, наблюдают, пальцами указывают. Плохо это. Слух по всему Киеву теперь пойдет, что опять несчастье в усадьбе Колояровичей, что беда за бедой среди христианской родни убиенного купца. Шила-то в